Его богатые родители отправили Иеронима в Рим в юном возрасте для изучения грамматики , риторики и философии у знаменитого грамматика Элия Доната . _ _ _ Среди однокурсников был христианин Паммахий , с которым Иероним остался связан на всю жизнь . В это время Иероним ушел крестить себя . Побывав в Трире и Аквилее , Иероним около 373 г. путешествовал по суше на восток империи и жил отшельником в Сирии . _ _ _ Затем он выучил греческий и иврит в Антиохии на Оронте , что сделало Иеронима одним из ученых своего времени .представляет собой исключение .
Иероним считался увлеченным работником и человеком с очень высоким литературным образованием , читавшим и употреблявшим также языческие произведения . _ Но его также считали очень темпераментным человеком , который очень серьезно относился к своей теологии и интерпретации . _ Иногда он истолковывал разницу во мнениях как личное оскорбление и часто реагировал на него полемикой . Он говорил : Parce mihi , Domine , quia Dalmata sum ( Помилуй меня , Господи , ведь я далматинец ) . _ _
Согласно преданию , Иероним вытащил шип из лапы льва . _ _ _ _ _ Затем он стал ручным и верным компаньоном . _ _ О атрибутах св._ _ _ _ Поэтому Иероним часто владеет львом , в дополнение к Библии и алой кардинальской шляпе .
Также из — за критики его работы , после смерти своего покровителя Дамасия , он уехал в Вифлеем , где вместе с Паулой , сменившей его с дочерью Евстохией , основал четыре монастыря — три для посвященных дев и один для монахов , _ _ _ _ чей Управление он взял на себя и в котором проработал до самой смерти .
Его богатые родители отправили Иеронима в Рим в юном возрасте для изучения грамматики , риторики и философии у знаменитого грамматика Элия Доната . _ _ _ Среди однокурсников был христианин Паммахий , с которым Иероним остался связан на всю жизнь . В это время Иероним ушел крестить себя . Побывав в Трире и Аквилее , Иероним около 373 г. путешествовал по суше на восток империи и жил отшельником в Сирии . _ _ _ Затем он выучил греческий и иврит в Антиохии на Оронте , что сделало Иеронима одним из ученых своего времени .представляет собой исключение .
Иероним считался увлеченным работником и человеком с очень высоким литературным образованием , читавшим и употреблявшим также языческие произведения . _ Но его также считали очень темпераментным человеком , который очень серьезно относился к своей теологии и интерпретации . _ Иногда он истолковывал разницу во мнениях как личное оскорбление и часто реагировал на него полемикой . Он говорил : Parce mihi , Domine , quia Dalmata sum ( Помилуй меня , Господи , ведь я далматинец ) . _ _
Согласно преданию , Иероним вытащил шип из лапы льва . _ _ _ _ _ Затем он стал ручным и верным компаньоном . _ _ О атрибутах св._ _ _ _ Поэтому Иероним часто владеет львом , в дополнение к Библии и алой кардинальской шляпе .
Также из — за критики его работы , после смерти своего покровителя Дамасия , он уехал в Вифлеем , где вместе с Паулой , сменившей его с дочерью Евстохией , основал четыре монастыря — три для посвященных дев и один для монахов , _ _ _ _ чей Управление он взял на себя и в котором проработал до самой смерти .
Иероним является автором Вульгаты , давно доминирующего перевода Библии католической церкви . _ _ _ _ Он перевел на латынь , которую тщательно приблизил к разговорной латыни своего времени . _ Для Нового Завета он пересмотрел старый перевод Vetus Latina ( ранее также называвшийся Itala) . ).
Иероним свободно владел классической и современной латынью и греческим языком , а также полагался в своих трудах на еврейских ученых , которые научили его ивриту . Хотя до недавнего времени его знание иврита считалось очень скромным , [ 1 ] он признает , что более современный Исследуйте теперь снова более высокую языковую компетенцию . [ 2 ]
Начиная с 385 года , Иероним перевел в Вифлееме многие книги Ветхого Завета по Септуагинте , т . _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ и вторая ) книга _хроника . С 393 г. Иероним издал перевод всего Ветхого Завета , по его собственному утверждению , « после еврейского » ; однако, в связи с более поздними исследованиями , также предполагается , что этот перевод также был сделан после Септуагинты , но, возможно , тот , который также был сделан содержал чтения других греческих переводов . _ [ 3 ]
Сам Иероним писал папе Дамасию об этой работе :
« Вы вынуждаете меня создавать новое произведение из старого , выступать в качестве арбитра копий Библии после того , как они [ давно ] циркулируют по всему миру , и , где они отличаются , решать , какие из них с подлинными _ _ _ _ _ _ соответствовать греческому тексту . Это предприятие , которое требует столько же любящей преданности , сколько опасно и самонадеянно ; _ _ _ _ судить других и подвергаться всеобщему осуждению ; _ _ _ _ _ _ _ изменить язык старика и один уже _ _ _ _ вернуть ее серый мир в дни ее раннего детства . Найдется ли кто — нибудь , образованный или неграмотный , который не возьмет меня в руки , как только возьмет в руки этот том [ пересмотр Евангелий ] и найдет то , что _ _ _ _ _ он читает здесь , не находит во всем вкуса того , что когда — то проглотил , громко ругает фальсификатора и религиозного богохульника за то , что я имел наглость добавить , изменить или улучшить некоторые из старых книг ? _ _ _ _ _ Однако есть два соображения , которые утешают меня и позволяют мне принять эту одиозность : во — первых , что вы , выше всех по сану епископ , повелеваете мне сделать это ; _ _ _ с другой стороны , что , как должны подтвердить и мои недоброжелатели , в различаясь показаниями , трудно найти истину . _ Если полагаться на латинские тексты , то , пожалуйста , скажите : Какой ? _ _ _ Форм текста почти столько же , сколько расшифровок . _ _ _ _ Но должен ли формироваться правильный текст из сравнения некоторые из них идентифицированы , почему бы не вернуться прямо к греческому оригиналу , а затем исправить все ошибки , будь то из — за ненадежных переводчиков , являются ли они отягчающими исправлениями , сделанными смелыми , но некомпетентными текстологическими критиками , или просто дополнениями _ и подмены невнимательных переписчиков ? _ … Я говорю сейчас о Новом Завете: … Матфея , Марка , Луки , Иоанна ; они от нас после сравнения с греческими манускриптами — конечно , древними ! _ – переработано . _ Однако слишком отклоняться от этого _ _ Чтобы избежать латинских формулировок , к которым привыкли в чтениях , мы держали перо в узде и исправляли его только там , где казалось изменение смысла , а все остальное оставляли как есть » _ _ _ . _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ ( Предисловие к Новому Завету ; цитата из А. М. Риттера , Church and Theology History in Sources , Vol . 1 — Old Church , p . 181 f .; в оригинале J. P. Migne , Patrologiae cursus completus , серия _ _ _ Грека _ _ _ ( MPG ) 29 , кол . 525 и далее ) [ 4 ]
История монастыря Спаса Нерукотворного пустынь История основания монастыря берет свое начало в 1924 г., когда после разорения Свято-Введенской Оптиной пустыни часть братии во главе с иеромонахом Пантелеимоном (Шибановым) поселилась в с. Клыкове Козельского районаДругой источник историиКлыково, в 12 верстах от Козельска, входило в состав Бурнашевской волости Козельского уезда, ныне село находится на территории Бурнашевского сельсовета Козельского района
Репрессии усилились к закату НЭПа и началу коллективизации. С 1921 года в селе Гнилое Тимского района служил священник Иаков Константинович Фирсов, сын священника из села Лещинская Плота (Гололобовка). 20 января 1928 года отец Иаков пошел в кооперацию за чаем. И надо же было ему пройти мимо Гниловского сельсовета, у которого собрался общественный сход для обсуждения вопроса о самообложении. Обсуждение протекало бурно и многие высказывались против самообложения. Власти, не долго думая, «назначили» виновным в провале государственной инициативы священника. По версии следствия иерей Иаков Фирсов «объединил вокруг себя»[4] кулаков и церковников, а затем специально пришел с ними к сельсовету, чтобы сорвать сход. Вместе с отцом Иаковом арестовали псаломщика Тимофея Арцыбашева, ктитора Тихона Григорьевича Красникова и еще троих местных жителей. Батюшка на допросе объяснил, что на сход попал случайно, что никогда в общественные вопросы не вмешивался, поскольку как служитель культа был лишен права голоса. Единственным своим вмешательством он назвал просьбу, переданную обществу через ктитора и других членов церковного совета. Отец Иаков «добивался взаимообразно общественных средств для ремонта церкви»[5]. Но получил отказ.
20 апреля 1928 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило священника и псаломщика к трем годам ссылки в Сибирь. Ктитор церкви был выслан на такой же срок в Маробласть. Наказание отец Иаков отбывал в Томской области. И, по-видимому, остался в Сибири на вольном поселении, поскольку в 1937 году его вновь арестовали в деревне Средняя Таванга Томской области. Дальнейших сведений о судьбе иерея Иакова Фирсова в курских архивах не обнаружено.
(Доклад для регионального этапа научной конференции «Рождественские чтения: Традиция и новации: культура, общество, личность», 30 октября 2015г., г.Щигры)
Творчество Хераскова 1760-х годов в основном насыщено идеями просветительства и морального учительства. Его лирика – прежде всего нравоучительная, «философическая лирика». Социальная практика русского дворянства, его безыдейность, пустота, жадность глубоко неприязненны Хераскову.
Чины и деньги – две эти силы, враждебные Хераскову, вызывают в нем негодование. О деньгах, как черной силе, властвующей над людьми и разрушающей его феодальную утопию, Херасков писал в 1760-х годах много и горько, так же как о всеобщей страсти «повышаться» в обществе, добывать знатность, чины. В своем негодовании против сановников и богатеев, гордящихся и тиранствующих над страной, Херасков достигает иногда тона независимой инвективы. Его басни часто возвращаются к теме спора между свободным, но скромным достоинством и гордой шумихой «сильного» человека, например, «Фонтан и речка»; фонтан насмехается над скромной речкой: «Я там всходя реву, где молния и гром», – говорит он. Река отвечает:
…я в век не уповала,
Чтобы в железные трубы заключена
Бедняжкой ты меня и подлой
называла;
Причина храбрости твоей и высоты,
Что вся по самые уста в неволе ты;
А я, последуя в течении природе,
Не знаю пышности, но я теку
в свободе
На подлинник я сей пример оборочу:
Представя ти сие с шумящими водами,
Сравнить хочу граждан с большими
господами
И ясно докажу… однако не хочу.
Здесь открытое противопоставление своего круга вельможному; характерно при этом «радикальное» обозначение своих людей «гражданами».
Херасков на все лады прославляет моральный идеал независимого дворянского интеллигента, презирающего деньги, чины, власть, целиком посвятившего себя служению искусству, науке, культуре, нравственности. Это был идеал и жизненная программа всей его группы. Когда же один из единомышленников Хераскова, Ржевский, после вступления на престол Екатерины II покинул мирный круг друзей Хераскова, стал «делать карьеру», сделался придворным и почти совсем забросил поэзию, Херасков печатно обратился к нему с посланием, в котором осудил его измену прежним идеалам.
Всю жизнь дворянина молодой Херасков хотел бы подчинить законам просвещения и разума. Одно из первых крупных его произведений – поэма в трех песнях «Плоды наук», прославляющая пользу просвещения. Херасков протестует против насилия над личностью, выражающегося, например, в браках, заключенных против воли невесты:
…От сопряжений сих источник выдет бед,
Не могут вместе быть безвредны огнь и лед.
На что вы, небеса, их так совокупили,
Чтоб разностью сердец они весь род страшили?
На что мучителю прекрасна отдана?
Она невольница ему, а не жена…
(«Элегия», 1760).
Херасков доходит в своей враждебности к насилию до протеста против угнетения человеком животных (эпистола «Что мыслишь, человек…» 1760 г.). Однако ни разу на протяжении всей своей полустолетней литературной работы Херасков не опротестовал крепостническое угнетение людей; видимо, он веровал в незыблемость принципов феодализма.
Как и Сумароков, как и другие либеральные дворянские интеллигенты середины века, Херасков в 1750-1760-х годах был не чужд «вольтерьянства», свободомыслия в философских вопросах. Он последовательно нападал на монашество. Он отрицал весь институт монашества с позиций «вольнодумства».
В 1758 г. появилась трагедия Хераскова «Венецианская монахиня». В ней проблема монашества – на первом месте, хотя поставлена она несколько приглушенно. Сюжет трагедии построен на том, что невеста героя в его отсутствие вступила в монастырь. Он вернулся и хочет взять ее оттуда. Но закон монашества жесток. Занета погибла для героя. В конце концов оба они умирают. Нерушимость закона монашества именно и приводит к трагической развязке. Пьеса агитирует против монашеских обетов всем своим содержанием, и, в частности, жуткой кровавой развязкой, совершенно так же, как агитируют против фанатизма вольтеровские трагедии вроде «Магомета».
Следует отметить здесь же, что «Венецианская монахиня» явилась весьма интересным и смелым опытом реформы трагедии, создания нового типа ее, несходного с сумароковским. Мрачный колорит пьесы, страшная сцена появления в конце ее героини, ослепившей себя, перенесение действия в современность и в среду простых, обычных людей, не героев или царей, – все это выводило ее из привычного типа классической трагедии и предсказывало еще не развивающуюся и на Западе драматургию буржуазного радикализма. Впоследствии Херасков обратился к особому жанру «драмы», продолжавшему линию «Венецианской монахини», в формах определившейся тогда драматургии Дидро, Седена, Мерсье. Трагедии же, которые Херасков и впоследствии писал немало, он строил потом по типу, данному Сумароковым. В частности, он сблизился с Сумароковым в трагедии «Борислав» (изд. в 1774 г.) и по политическому содержанию, тираноборческому по преимуществу, связанной с опытом Сумарокова, с «Дмитрием Самозванцем». Существенно здесь и то, что трагедия, как указано в предисловии, «была сочинена под другими именами, некоторые обстоятельства принудили переменить оные и поставить вымышленные». Из содержания трагедии ясно, что герой ее, тиран, – это Борис Годунов (героиня, Флавия, – Ксения). Очевидно, цензурный нажим заставил Хераскова заменить Бориса Бориславом; а по его замыслу рядом с сумароковским изображением тирана, Дмитрия, должно было стать изображение другого узурпатора и тирана, также русского царя и той же эпохи Бориса. Узурпатор и тиран, Екатерина II, не пожелала допустить вторую крамольную пьесу, тем более, что уже началось Пугачевское восстание, и правительство не склонно было либеральничать в обстановке гражданской войны.
Либеральные и в частности антицерковные идеи Хераскова с наибольшей полнотой выразились в изданном им в 1768 г. политическом романе «Нума Помпилий». Это небольшая книга, написанная приподнятым «поэтизированным» языком, хотя и в прозе. Построена она по типу прославленного философско-нравоучительного и политического романа Мармонтеля «Велизарий», вышедшего в свет в 1766 г. Как и в «Велизарии», сюжетные элементы играют в «Нуме Помпилии» только служебную роль. Книга содержит публицистические речи и размышления автора в форме диалогов героев, сопровожденные несколькими примерами благоразумных действий Нумы[108]. Книга Хераскова-это утопия, в которой он изложил в несколько завуалированном виде свои государственные идеалы. Его свободомыслие было умеренно, и тем не менее он обставил свое выступление рядом защитных оговорок и литературных прикрытий.
Идеал Хераскова – просвещенная монархия. В соответствии с этим он изображает в своем романе идеального монарха Нуму, избранного народом римским царем за его добродетели. Нума производит ряд реформ, делающих римлян счастливыми. Нума Хераскова при этом вовсе не похож на русских царей XVIII столетия. Это скромный и простой человек, мудрец, чуждый гордости, тщеславия, внешнего великолепия. Он уничтожил гвардию, личную охрану царя, отделяющую монарха от народа, состоящую из тунеядцев и подчиняющую себе самого царя. Придворные, по Хераскову, – это ловкие льстецы и негодяи. «Благоденствие отечества под видом собственного благоденствия они воображали, и всенародные бедствия были для них неизвестны…. гордость, ослепляя глаза римских вельможей, текущие слезы сирот и гладом утомленных людей от них скрывала; им кажутся все благополучными, когда сами они благополучны». Они вредны отечеству; развращение овладело всеми степенями чиновников от самых высших до низших (все это относилось, конечно, не столько к древнему Риму, сколько к современной России). Нума уничтожил роскошь верхов общества. Он уничтожил власть доносов и лести. Он приблизил монарха к народу. Он дал новое законодательство, ликвидирующее некоторые привилегии дворянства.
Херасков описывает, как Нума собрал совет народный и сам принял в нем участие. «В общих советах все члены равны быть должны, – пишет он. – Лучшие советы, а не звания и титла места украшать к отменяти долженствуют. Государи довольнее никогда не бывают, как в то время, когда безопасным равенством с подданными своими наслаждаются». Нума издавал законы, продиктованные ему волей народа: «Для справедливого монарха нет стыда, по своим ли мнениям или по чужим он законы учреждает; только бы они полезны были общему установлению».
Так Херасков убеждал Екатерину прислушаться к голосу передовой части общества, прислушаться и к свободным голосам, звучавшим в Законодательной комиссии 1767-1768 гг.
И вот Нума ополчился на привилегии: «Он увидел, что высокие степени для таковых (ослепленных «своею знатностию и преимуществами» людей) становились не предлогом заслуг и не жертвою трудов своему отечеству, но единым игралищем и отдохновением людей самолюбивых и нерачительных. Уже для многих не слышен был стон отечества, вопиющего на судей корыстолюбивых и не видны были всенародные слезы, проливаемые от худого рачения или зверского поступка, грубых и несмысленных правителей». Нума знал, что и среди самых «простолюдинов» есть люди, «сияющие многими достоинствами и приличными вельможам дарованиями украшенные». Поэтому он издал такой закон: для замещения всякой государственной должности всякий гражданин, какого бы он ни был звания, имел право выступить «перед целым народом» и объяснить, как он собирается поступать, если получит эту должность. Лучшего из кандидатов народ выбирал на должность. Если же он поступал потом не так, как обещал. Сенат подавал на него в суд, и судьи наказывали его как обманщика народа. Любопытно, что несомненный демократизм этой фантазии Хераскова не обязывает его ликвидировать, хотя бы в мечте, дворянство. Но он объясняет, что законы Нумы заставили дворянских юношей отказаться от сословных предрассудков, от «некоторого отвращения к простому народу», заставили этих прежде бесполезных «членов отечества», только его обременявших, заняться делом и науками, чтобы получить возможность добиться «отменных чинов».
Херасков искренно мечтал для своего отечества о Нуме, о государе, «враче болезней общественных, просветителе и избавителе общества».
Херасков понимал, что его книга – утопия, мечта. «Может быть почтут сие описание вымыслом, – писал он в конце III главы, – сожалительно, что счастие человеческое вымышляти должно». И все же ему казалось, что надо попробовать осуществить утопию. Мудрая нимфа Егера говорит Нуме в IV главе: «Ежели хочешь, Нума, посеять в сердцах своих подданных истину, вкоренить добродетель, истребить злоупотребление, сделай опыт, учреди законы, на естестве основанные». А в конце книги Херасков писал: «Ежели нет благополучных обществ на земли, то пусть они хотя в книгах находятся и утешают наши мысли тем, что и мы со временем можем учиниться счастливыми».
Особое внимание и место уделил Херасков в своем романе вопросам церкви. Он сторонник деизма и культа разума. В сборнике «Новых од» (1762 г.) он писал:
О разум, сильный разум!
Царем ты человека
Над тварью мог поставить;
Его ты укрепляешь.
Его ты вооружаешь,
Его ты согреваешь.
Игралищем натуры
Он силы чужд родился,
Колико нам ты нужен,
Из наших бедствий видно.
При этом он заявлял неоднократно, что разум хорош только тогда, когда он служит добродетели, «правду подкрепляет, как брата ближнего любя» (1769). В «Нуме Помпилии» Херасков выступил против «неразумной» церковности, против корыстных, жадных, жестоких церковников, против обрядности в церкви, против идолов (читай – икон), против представления о боге, как о человеке, о личности. Злободневность его выпадов, их применимость к современной автору церкви очевидны. Значительное место среди вопросов религии и церкви уделено в книге Хераскова вопросу о монашестве. В «Нуме Помпилии» монастыри – это вестальский орден; весталки – это монахини. В главе VI (начиная с конца гл. V) излагается история гибели некой девицы, насильно принужденной сделаться весталкой; по поводу этой истории нимфа Егера доказывает Нуме пагубность вестальства. Она говорит, что «сие общество, под именем весталок слывущее, сия строгая темница… или совсем уничтожена или исправлена быть должна».
Таким образом, в 1760-х годах Херасков проповедовал взгляды, явственно связанные с идеологией передового просветительства его времени. Тем не менее он, как и большинство его учеников и единомышленников из «Полезного увеселения», отличался от Сумарокова своеобразной сознательной пассивностью, отсутствием боевого темперамента, готовностью отказаться от борьбы за свои идеалы; основа этой пассивности – пессимизм, неверие в возможность улучшения положения, а основа пессимизма – дворянская ограниченность самого мировоззрения. В этом отношении характерна быстрая эволюция взглядов Хераскова и его журнала 1760-1761 годов на задачи литературы.
Рассуждения о пользе, проистекающей от литературных произведений, были излюблены в XVIII веке; их много и в «Полезном увеселении». «Чтение книг есть великая польза роду человеческому» – такова первая фраза первой статьи «Полезного увеселения». Статья эта вводная, программная, в ней говорится об искусстве чтения и о выборе книг, о том, что нужно «читать книги умеючи»; автор статьи, по всей вероятности, – Херасков.
Но сразу же, давая пропагандистскую установку журнала, он уточняет круг людей, на которых направлена пропаганда: «Чтение книг есть великая польза роду человеческому, и гораздо большая, нежели все врачеванье неискусных медиков. О сем можно сумневаться тому, кто книг не читывал: однако, великая разность читать, и быть читателем. Несмысленной подьячий с охотой читает книги, которые писаны без мыслей, купец удивляется, по их наречию, виршам, сочиненным таким же невежею, каков сам он; однако, они не читатели». Насколько просто и конкретно понимали участники журнала полезность, организационно-воспитательную роль того литературного увеселения, которое они хотели доставить окружающей их дворянской элите, видно из произведений, открывающих журнал в 1761 г. (ведь и название журнала извлечено из формулы Горация – miscere utile dulci, ставшей общим местом). Приступая к изданию журнала, Херасков и его единомышленники думали, что под влиянием их проповеди московское дворянство начнет быстро исправляться, покидать пороки, становиться добродетельным и культурным. Им казалось, что такая метаморфоза сможет произойти почти сразу, может быть, в несколько месяцев. Они твердо верили в силу истины.
Однако время шло, а пропагандистская деятельность журнала и его сотрудников не приносила ощутительных результатов. Наоборот, эта деятельность вызвала в московском обществе неприязненные отклики. Московское дворянство вовсе не было довольно тем, что его начали учить и наставлять не призванные к этому властью люди. Без сомнения, старозаветное бюрократически-рабское мышление продолжало преобладать в дворянской среде. Страх перед властями и еще больший страх перед всем, не апробированным официальной властью, должен был заставлять чураться неофициальных учителей жизни, настаивавших притом на своей неофициальности. Авторитет истины и культуры дворянской морали, во имя которого они действовали, не мог поколебать авторитета тайной канцелярии и, наоборот, становился подозрительным в ее присутствии; идеи же независимости от правительственной машины вольных дворян представлялись, конечно, идеями если и заманчивыми, то во всяком случае, совершенно непозволительными. Это были вольнодумные идеи.
Что же касается вельможной верхушки дворянства, то она должна была видеть в самом факте существования и деятельности херасковского кружка нечто антиправительственное, подрывающее основы. Дело русских дворянских просветителей оказалось неблагодарным. Херасков в стихотворении «О клеветнике» говорит о зловредных сплетниках:
Не мстит ли бог тому, кто кровь свою поносит,
Кто всюду о своих домашних зло разносит?
Что ж сделал тот ему, кто спеть что не умел?
Обидно ли ему, что худо я запел?
Чем тот ему вредит, кто в роскошах воздержен,
Влюбившийся за что ругательству подвержен?
Нанес ли зло ему, что с кем-нибудь дружусь;
Что он ругательством, я книгой веселюсь?
За что досадою в нем мысли закипели,
В беседе что друзья без ссоры просидели?..
По-видимому, нарекания «клеветников» вызывали и собрания кружка Хераскова, и аффектация дружбы как один из пунктов его моральной программы, и самое литературное творчество кружка. Недаром «Полезное увеселение» считает необходимым вести развернутую пропаганду дружеских союзов, как низовых ячеек единого союза образцовых дворян. Недаром также тема «клеветника» – одна из наиболее часто всплывающих в журнале. С удивительной настойчивостью, в самых различных жанрах говорят о злостных сплетниках и клеветниках сотрудники Хераскова и в первую очередь он сам. У них выходит так, что клеветники – самые опасные люди в обществе, и борьба с ними стоит для них на первом плане, среди основных разделов их работы. Не довольствуясь журналом, Херасков выносит ту же борьбу в комедию («Ненавистник», написанную в 1770 г., представленную в 1779 г., «Безбожник», 1761 г.). Без сомнения, клевета сильно мешала кружку «Полезного увеселения»; работать ему приходилось во враждебном окружении.
Во всяком случае то, что ждал и что предвещал Херасков, не произошло. Прошел год, и исправление нравов не наступило. Группе пришлось пересмотреть свои позиции и прийти к заключению, что порицанием пороков не добьешься исправления порочных. Первый номер «Полезного увеселения» 1761 г. состоит из двух эпистол – «Писем» (А. Нарышкин к Ржевскому и Ржевский к А. Нарышкину) и статьи Хераскова (под названием «Письмо»). Херасков пишет: «Думая о предприятии нашем продолжать сочинения, размышляю: могли ли прошлогодние принести какую пользу? Намерение, которое мы имели при издании оных, клонится к защищению добродетели, к обличению пороков и увеселению общества. Все сие имело ли свое действо, сумневаюсь. Вижу я беспристрастными глазами и со внутренним сожалением, что порок обличен мало…
Или сила сочинений развратные сердца слаба поразить была, или вредные страсти так отвердели, что их ничто поколебать не может. Сие бы привело в отчаяние, если бы размышление не подало некоторого удовольствия и ободрения духу. Сию мысль сообщаю всем трудящимся в сем сочинении, которых искусство, разум и способность к одному намерению клонились, дабы из неудачи некоторой полезной плод извлечь можно было.
Я хочу в начале изъяснить то примером, что требует открытого доказательства. Когда человеки еще не имели искусства созидать себе от лютости непогод убежище, тогда от зною в тени древес укрывались, град и дождь в шалаши их загоняли, от стужи в земных пещерах защищались: подобно сему утесненная добродетель в сердцах любителей ее покоится, похвалами и оправданиями, которые сердца трогают и к ней обращают, она питается, обличение пороков есть ее жертва; чем больше она просвещателей ее славы приятностей и красоты слышит, тем над страстьми выше возвышается; и самой великолепный храм ее имени состоит то, что, поражая пороки, остроумно ее превозносят.
Чей дар частию она и от нас приемлет; ибо много сердец, ею обитаемых прославлениями ее наслаждаются, и удовольствие, которое на многих лицах любителей добродетели при чтении наших песней в похвалу ее изображается, вливает обратное удовольствие в сердца тех, которые превознести ее искусство имели.
Пускай же гибнут пороки в своем неистовстве, пускай их злоба самих их терзает, пускай истина и обличение им нечувствительны и мы в сем намерении неудачны, то по крайней мере, прославляя по нашей возможности добродетель и сделав удовольствие ее любителям, пользу и увеселение обществу принесть могли». На этом кончается «Письмо».
Таким образом, пропагандистской роли вовне Херасков предпочитает теперь организаторскую роль внутри круга посвященных. Общий характер моралистической тенденции журнала тем более определяется; это издание, имеющее целью самовоспитание дворянской интеллигенции. Не борьба, а учительство, вернее, таинство на глазах публики – вот задача журнала. Он должен обнаружить и прославить истину; остальное приложится.
В 1761 г., после окончательного установления позиции «Полезного увеселения», сатира в нем играет еще меньшую роль как в смысле количественном, так и в смысле степени ее конкретности.
Трудности в борьбе за существование идеалов дворянского либерализма заставляют Хераскова отказываться от резких форм борьбы. Отсюда – культ уединения или замыкания себя в узкий кружок друзей, дворянских интеллигентов; отсюда же – бегство от политики в книжный мир, бегство из города в тихую и пока что еще мирную деревню.
Поэты «Полезного увеселения» не уставали воспевать привольную жизнь в деревне, конечно, имея в виду жизнь помещика. Уже в первом номере журнала помещена ода (может быть, Хераскова), сравнивающая мнимое счастье людей, «на высокой степени» «утопших в страстях», с подлинным счастьем мирной жизни «в простоте», по-видимому, в деревне. Мысль оды: не стремись к вельможной пышности, живи спокойным, независимым помещиком, который не обязан лицемерить («Нет в них дружества невольна»), который «Дух имеючи в свободе, Служит он своей природе, А не служит суетам», который «Не боится смутна року, и нещастия погод» и т. д. «Щастливым я того человека почитаю, который будучи доволен, наслаждается здравым воздухом в своей деревне, презрев все пышности градские и оставя лестью наполненной свет», – так начинается небольшой отрывок «Уединенная жизнь» (может быть перевод) А.Н. (1761).
Это был своеобразный помещичий руссоизм, исходящий, конечно, из позиций, противоположных позициям Руссо, но имеющий тенденцию принимать на себя черты модного увлечения простотой жизни в природе. Собственно говоря, исконная пасторальная тема дворянской литературы окрашивалась в тона нового социального протеста, но протеста, по сравнению с подлинно руссоистическим, изменившего основную установку.
Отсюда и прославление первобытного счастья человечества в «Элегии на человеческую жизнь» Хераскова (1760 г.. заимствована с французского).
К теме счастья на лоне природы Херасков возвращается в стихотворении «Приятная ночь» (1761). Здесь, может быть впервые в новой русской литературе, даны элементы эмоционально осмысленного ночного пейзажа, уже несколько напоминающего предромантические мотивы; помещичий руссоизм проявлялся, очевидно, и в подъеме специфически окрашенного культа природы. Жизнь в деревне есть, по Хераскову, выполнение закона природы. Именно с дворянской пассивностью, с уходом от борьбы, с отказом от смелого воздействия на жизнь в творчестве Хераскова связано и преобладание в нем философических размышлений над «практическим» поучением, и самая стилистическая манера поэзии Хераскова, его лирики, дидактики, басни. Херасков чурается «резкости» своих предшественников в самом языке; он боится острых углов, он хочет все сгладить, смягчить. Для него поэзия слишком часто – дело интимное, личное, душевное, а не государственное, как для Ломоносова, или общественное, как для Сумарокова. И он, как Сумароков, требует от поэта простоты слова и манеры, но его простота – не совсем сумароковская; это не столько стремление прямо и точно сказать правду, сколько стремление уйти от битвы в простые, просто человеческие, «асоциальные» темы любви, семьи, дружбы, природы, умиления, религии. Свой сборник «Новых од» Херасков открывает программным стихотворением «К своей лире»:
Готовься ныне лира,
В простом своем уборе
Предстать перед очами
Разумной Россиянки.
Что в новом ты уборе,
Того не устыдися;
Ты пой и веселися.
Своею простотою
Ее утешишь боле,
Чем громкими струнами
И пышными словами;
Твои простые чувства,
Бесхитростное пенье
Ее подобно сердцу,
Ее подобно духу.
Она мирскую пышность
Великолепной жизни
Конечно ненавидит.
Когда тебя увидит,
Тобой довольна будет…
… Не силюся к вершинам
Парнасским я подняться
И там с Гомером строить
Божественную лиру;
Иль пить сладчайший нектар
С Овидием Назоном.
Анакреонта песни,
И простота и сладость
В восторг меня приводят,
Однако я не льщуся
С ним пением сравняться;
Доволен тем единым,
Когда простым я слогом
Могу воспеть на лире;
Когда могу назваться
Его свирелок эхом;
Доволен паче буду,
Когда тебе приятно
Мое игранье будет;
Часов работа праздных,
Часов, часов немногих
Не тщательно старанье
Награду всю получит,
Венец себе и славу,
Когда сии ты песни
Прочтешь, прочтешь и скажешь,
Что ими ты довольна.
Характерно здесь и объяснение, оправдание стиля (простоты) только интимно-личными мотивами обращения к «любезной Россиянке». После Ломоносова и Сумарокова надо было крепко испугаться общественной жизни, чтобы вместо России, общества, гражданства сделать критерием ценности в искусстве свою привязанность к любезной.
Стиль од-размышлений Хераскова – это стиль дружеской беседы, чрезвычайно сдержанный, но не лишенный признаков именно разговорного языка. Но у Хераскова в его лирике, да и не только в лирике, мы не найдем ни напряженной торжественности речи, например, Ломоносова, ни грубоватой, подчеркнутой «простонародности», например, басен Сумарокова. Херасков создает единый «средний» легкий слог, условно литературный, в конце концов слог литературного салона. Он любит писать стихи, создающие впечатление свободно текущей разговорной речи, языка культурной интимной беседы. Отсюда частые в его одах-размышлениях вопросы, не имеющие характера риторической приподнятости, а как бы адресованные другу-собеседнику, отсюда же речевые формулы от первого лица, в которых как бы слышится живой голос говорящего человека.
За счастьем гонимся всечасно,
Но где искать его венца?
Увы! желать его напрасно,
Когда испорчены сердца.
(«Благополучие».)
Кто хочет, собирай богатства
И сердце златом услаждай;
Я в злате мало зрю приятства;
Корысть другого повреждай.
Или:
Куплю ли славу я тобою?
Спокойно ли я стану жить?
Хотя назначено судьбою
С тобой и без тебя тужить?
(«Злато».)
Или:
Однако, может ли на свете
Прожить без денег человек?
Не может, изреку в ответе,
И тем-то наш и скучен век.
(«Богатство».)
Первый и третий приведенные отрывки – заключительные в соответствующих стихотворениях. В них характерно и стремление поэта дать изящное и легкое «острие» в заключении оды, как бы стилистическую концовку. То же стремление к изяществу, к тончайшей отделке свободно текущего стиха видно в еле уловимой, но все же эстетически нарочитой игре звуками и смыслами слов в стихах Хераскова, например:
Хоть вещи все на свете тлеют,
Но та отрада в жизни нам:
О бедных бедные жалеют,
Желают смерти богачам.
(«Богатство».)
Тут и контрастное сопоставление «бедные» и «богачи» – в начале и в конце смежных стихов, – и семантическое усложнение «о бедных бедные», и игра звуками, в смысловом контрасте: «жалеют – желают» (в двух смежных, но разделенных концом стиха словах).
Создание в поэзии Хераскова «среднего» сглаженного слога подготовляет пути Карамзину с его реформой литературного языка. Впоследствии, в 90-х годах, Херасков на старости лет примкнул к молодому Карамзину. В 60-х годах он подходит к проблемам, разрешенным Карамзиным, не только в философской лирике, но и в прозе. А в своих баснях (сборник 1764 г.) он предсказывает изящные, салонные басни Дмитриева, так непохожие на почти площадное балагурство блестящих сумароковских басен.
Стиховая мелодия, интонация изящно построенной фразы, синтаксическая отделка – чрезвычайно важный элемент в поэтической технике Хераскова. «Средние», условно отобранные слова поэтического пуристического языка привычно укладываются в его стихах в обязательные схемы логически стройной и ясной фразы и в привычные ямбы или хореи, скованные прочно установленными традицией ритмическими и интонационными навыками и формулами. Самая привычность, сглаженность, постоянная повторяемость этих формул сочетания фразы и стиха, привычность постоянно повторяющихся немногочисленных метрических схем и синтаксических форм – характерны и принципиальны для Хераскова, как и для других поэтов его школы. Поэзия в его руках костенела, замыкалась в узкий круг отстоявшихся и признанных поэтическими форм. Это гарантировало ее от вторжения якобы непоэтической жизни (такова была установка школы), от непосредственного чувства. Штамп, шаблон становился принципом искусства. В это именно время утвердилось в русской поэзии засилье ямба и отчасти хорея, в частности, почти исключительно четырехстопного и шестистопного ямба и четырехстопного хорея. Все богатство метрических форм и сочетаний, разрабатывавшихся Сумароковым, было оставлено без применения. Не только сложные античные строфы Сумарокова, стихи вольного ритма, изощренные ритмические узоры его песен или псалмов были исключены из практики его учеников из группы Хераскова, но даже простые трехсложные размеры. И если Сумароков до конца жизни создавал свои ритмические композиции, то Херасков уже в 60-х годах утерял вкус и привычку к метрическому разнообразию.
Именно против этих стиховых шаблонов, как и против засилья ямба, созданного херасковцами, выступил впоследствии Радищев. И неслучайно этот принципиальный революционер и подлинный новатор в литературе обратил внимание на данный вопрос. Автоматизация стиховых навыков была у поэтов типа Хераскова формой мировоззрения, одной из форм создания сферы «чистой» культуры, в которую можно было уйти от враждебной действительности. На этой почве выросли основные особенности творчества Хераскова в 1780-1800-е годы. Херасков ушел в масонскую мистику, в сказку, милую ему именно своей фантастикой, легкостью, мечтой.Написано авторомadminНаписано вБез категорииОставьте комментарийк Мировоззрение Хераскова и его поэзия
В наши дни самым популярным языком международного общения является английский язык. Но латынь продолжает служить людям, формируя интернациональную лексику, составляющую значительную часть словаря русского и других европейских языков. Это слова, связанные с политикой (президент, депутат. министр, партия, фракция, референдум и пр.), образованием (университет, студент, ректор, доцент, экзамен и пр.), экономикой (кредит, акция, дивиденды, валюта, инфляция и пр.), повседневными понятиями (линия, аппетит, эгоист, пенсия, транспорт, телевизор, радио, продукты и пр.). Следует отметить, что многие слова, перешедшие в русский язык непосредственно из английского языка и сохраняющие особенности английского произношения, по своему происхождению также являются латинизмами: компьютер, провайдер, сервер, дистрибьютер, имидж и другие.
Особенно насыщен латинизмами, а также словами греческого происхождения язык науки. Это термины математики, информатики, физики, техники, но прежде всего — биологических наук. Многовековой путь развития медицины, фармакологии, ботаники, зоологии, а в новейшее время и микробиологии, биотехнологии, неразрывно связан с латинским языком, впитавшим в себя и древнегреческое наследие. И в наше время все научные названия растений, животных, микроорганизмов, анатомических органов, физиологических процессов, заболеваний, лекарств, общебиологических понятий представлены латинскими словами. Причем это не только термины, которыми пользовались естествоиспытатели прошлыхэпох. Ученые постоянно открывают новые организмы и явления, формулируют новые понятия, и все это обозначается терминами, которые конструируются из латинских и греческих корней, приставок, суффиксов. На латинском языке публикуются ботанические протологи (диагнозы) — описания новых видов растений со всевозможными комментариями. Таким образом, знание латыни облегчает взаимопонимание биологов разных национальностей. Изучение латыни благотворно влияет на любого человека, независимо от его призвания и профессии. Знание этого прекрасногоязыка дает возможность понять исконное значение, а следовательно, и особенности орфографии огромного количества слов в русскоми изучаемом современном иностранном языках, позволяет правильно понимать и употреблять латинские крылатые изречения. Немало увлекательных открытий ожидает тех, кто собирается приобщитьсяк великому наследию Древнего Рима — «золотой латыни», о которой так вдохновенно говорит один из персонажей К. Паустовского: «Латинский язык! Язык Овидия и Горация! Тита Ливия и Лукреция! Марка Аврелия и Цезаря! Перед ним благоговели Пушкин и Данте,Гете и Шекспир!…Золотая латынь! Каждое ее слово можно отлить из золота. Люди не потеряют на этом ни одного золотника драгоценного металла, потому что в латинском языке нет словесного мусора» [К. Паустовский. Повесть о жизни].
Н. Э. КУПЧИНАУС КРАТКИЙ КУРС ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА ДЛЯ БАКАЛАВРОВ НАПРАВЛЕНИЯ «БИОЛОГИЯ»
Поэзия вака Из поэзии IV-VIII веков (Из антологии «Манъесю»)
Содержание
От сердца к сердцу сквозь столетия. Т. Соколова-Делюсина
Поэзия вака Из поэзии IV-VIII веков (Из антологии «Манъесю»)
Перевод А. Е. Глускиной
Песни восточных провинций Песни западных провинций Песни северных провинций Песни-легенды Нукада Какиномото Хитомаро Яманоэ Окура Отомо Табито Такэти Курохито Каса Канамура Отомо Якамоти Отомо Саканоэ Каса Ямабэ Акахито Песни-послания, которыми обменивались в разлуке Накатоми Якамори, находившийся в изгнании, и его возлюбленная Сано Отогами
ИЗ ПОЭЗИИ IV-VIII ВЕКОВ
(Из антологии «Манъесю»)
ПЕСНИ ВОСТОЧНЫХ ПРОВИНЦИЙ
Из песен провинции Мусаси
x x x
Как в Мусаси-стороне Из ущелья горного фазан Улетает прочь — Так и ты ушел, и с ночи той Не встречаюсь больше я с тобой!
x x x
Если любишь ты меня, Помашу тебе я рукавом {1}, Но в стране Мусаси на лугах Укэра от глаз скрывают цвет {2} — Так и ты скрывай свою любовь!
x x x
О возлюбленном моем Я не знаю, как сказать. Ах, в стране Мусаси на лугах Нежным цветом расцветает укэра, Никогда не вянет тот цветок!
Из песен провинции Синан_у_
Вот из здешних мест, из Синану, Из реки из Тикума, взгляни, Камешек простой, Но ступишь ты ногой, Для меня он станет яшмой дорогой!
Разные песни из неизвестных восточных провинций
x x x
Ах, одежды белотканой рукав {3} В изголовье положу-ка я себе, Вижу, едут из Курага рыбаки, Возвращаются к себе домой, — Не вставайте, волны, на пути!
x x x
Как на поле здесь, в Санацур_а_, У холма я сею нынче просо, Вижу, лошадь милого пришла, — Просо ест она… Ну что ж! Все равно не буду ее гнать!
x x x
Целый день толку я белый рис, Грубы стали руки у меня, Хорошо бы, если в эту ночь Молодой хозяин мой пришел, Тронул их и пожалел меня!
x x x
Что за человек Стучится в эту дверь В час, когда послала мужа я Первый рис нести богам, когда молюсь, — Что за человек стучится в эту дверь? {4}
x x x
Ох, и причиняет боль Мне жена чужая эти дни. Как уплывшую ладью, Позабыть ее я не могу, И сильнее все о ней тоска!
x x x
О, как жду тебя, любимый мой! Жду, как ждут желанного дождя В засуху, когда, вся в трещинах, земля Сохнет вспаханной Пред домом у ворот!
x x x
Как жемчужная трава, Что растет на диком берегу, Клонится к земле, Так, склонясь, наверно, спишь одна, Не дождавшись друга своего…
Плач
Любимую свою подругу Допытывал я, где она была? И, словно листья ямасугэ {5}, Мы спали, отвернувшись друг от друга, И как теперь раскаиваюсь я! Из песен пограничных стражей
x x x
Те ворота, где стоит жена, У горы Цук_у_ба Скроют облака. Но пока еще мне виден милый дом, Буду я махать ей рукавом!..
x x x
Где горы Цук_у_ба виден пик, Только ли орла там слышен крик? Это плачу я!.. Так вечно мне рыдать, Коли нам друг друга не видать!
Песни-переклички
x x x
Постепенно Платьев шум затих, И, ни слова не сказав жене, Я ушел, покинув милый дом, И теперь страдаю без нее!
x x x
Когда в стражи я из дома уходил, Было рано, лишь забрезжила заря, У ворот моя жена стояла, Все не знала, как теперь ей быть, Все боялась мои руки отпустить…
Записи песен, сделанные вербовщиками пограничных стражей для военного ведомства {6}
< Песня Мононобэ Фурумаро>
Если б было время у меня, Чтоб жену нарисовать свою И с собою взять ее портрет, Я, в далекий отправляясь путь, Вспоминая, все смотрел бы на него…
< Песня Мононобэ Масима>
Когда увидел на дороге Я сосны, что стояли в ряд, Я вспомнил: Так же в ряд стояли Родные, провожавшие меня…
< Песня Кисокибэ Исосима>
На пути моем Громко раздается шум волны, Позади же — дети милые, жена. Их оставил я в родном селе И в дорогу дальнюю ушел…
< Песня Отомобэ Маеса>
О, каких, скажите мне, богов Неба и земли Я должен здесь молить, Чтоб с любимой матерью моей Смог бы я поговорить опять!
ПЕСНИ ЗАПАДНЫХ ПРОВИНЦИЙ
< Песня юноши>
Прозрачная волна у белых берегов, Раскинутых, как белоснежный шарф, Порой бурлит, но к берегам не подойдет, Так — ты ко мне. И полон я тоски…
< Песня девушки>
О нет, наоборот: Увы, не я, а ты, Подобно той волне у белых берегов, Раскинутых, как белоснежный шарф, — Ты никогда не подойдешь ко мне…
< Песня девушки>
Когда бы знала, что любимый мой Придет ко мне, Везде в саду моем, Покрытом только жалкою травой, Рассыпала бы жемчуг дорогой!
< Песня юноши>
Зачем мне дом, где жемчуг дорогой Рассыпан всюду, Что мне жемчуга? Пусть то лачуга, вся поросшая травой, Лишь были б вместе мы, любимая моя!
x x x
Подобно соловью, что раньше всех поет В тени ветвей, Когда придет весна, — Ты раньше всех мне о любви сказал, И лишь тебя отныне буду ждать!
x x x
Вечернею порой лишь миг один, Короткий, как жемчужин встречный звон, Я видел здесь ее, — И нынче утром вдруг Мне показалось, будто я люблю…
x x x
Пусть велика земля, но даже и она Имеет свой предел, Но в мире есть одно, Чему конца не будет никогда, И это бесконечное — любовь!
x x x
Ах, на кровле дома моего Зацвела «не забывай» — трава {7}. Все смотрю: А где трава «забудь-любовь»? Жаль, еще не выросла она…
x x x
Пусть у бранного меча остры Лезвия — и с этой стороны и с той, Наступлю на них ногами я. Коли я умру, пускай умру, Если это нужно для тебя.
x x x
С нетерпеньем друга ожидаю, В дом одной мне нынче не войти, Пусть роса давно уже покрыла Белотканые Льняные рукава…
* * *
Ведь ты — лишь человек С непрочною судьбою, Как лунная трава цукигуса {8}. О, что ты можешь знать, мне говоря: «Мы после встретимся с тобою…»
x x x
Чем так жить, Тоскуя о тебе, Лучше было бы мне просто умереть, Оттого что думы, полные тревог, Словно скошенные травы на полях…
x x x
Милый мой, Моя любовь к тебе, Словно эта летняя трава, — Сколько ты ни косишь и ни рвешь, Вырастает снова на полях!
x x x
Возле моря, На скалистом берегу, Утро каждое я вижу стаю птиц, Утро каждое смотреть бы на тебя, Но тебя не видно, милый мой…
x x x
В священном храме, Где вершат обряды, Сверкает зеркало кристальной чистоты {9}, — Так в памяти моей сверкаешь ты, И в каждом встречном я ищу тебя…
x x x
Пока в саду своем ждала, Что ты придешь ко мне, любимый, На пряди черные Распушенных волос Упал холодный белый иней.
x x x
У ворот моих На деревьях вяза вызрели плоды… Сотни птиц слетелись к дому моему, Тысячи слетелись разных птиц, А тебя, любимый, нет и нет…
Поют о цветах
Вершины распростертых гор Как будто белым полотном покрыты, Иль, может быть, Цветы расцветшей сливы Их белизной заставили сверкать?
Поют об оленях
Чтобы во всех концах земли звучали Оленя крики, Что зовет жену, Склонитесь до земли, Густые рощи хаги!
Сэдока
x x x
— В гавани для кораблей Все верхушки камышей Кто сегодня поломал? — Чтоб смотреть, как милый мой Машет, машет рукавом, Камыши сломала я!
x x x
Там, на дне, глубоко под водой, Жемчуг — водоросли в глубине, Там растет «не говори» — трава {10}… С милою моей вдвоем Мы пришли сюда тайком от всех, Никому не говори, трава!
x x x
Дева молодая пляскою своей Зазывает счастье в новый дом, На браслетах жемчуга звенят… Друга милого, что блещет красотой, Словно белый жемчуг дорогой, Пригласи войти с собою в дом {11}.
x x x
Из страны Ямасиро Юный парень из села Кудзэ Мне сказал, что хочет взять меня. Поважнее много он, чем я, А сказал, что хочет взять меня, Юный парень из села Кудзэ.
Из старинных собраний песен
x x x
Через щели занавеси той, Где повешен жемчуг дорогой, Постарайся проскользнуть ко мне. Если спросит мать, Вскормившая меня, «Это ветер», — я отвечу ей.
x x x
Из-за молодой чужой жены {12}, Что я встретил по дороге в храм, Где указывают день работ, Много я ночей лежу без сна, И в смятенье думы тайные мои, Словно порванная яшмовая нить…
ПЕСНИ СЕВЕРНЫХ ПРОВИНЦИЙ
Из песен провинции Ното
В Кумак_и_ на илистое дно {13} Из Сираги дорогой топор {14} Уронил и плачу я, Вас_и_! {15} Ах, не надо Горько, горько так рыдать, Погляжу я, Не всплывет ли он опять? Вас_и_!
Вот что об этой песне передают и рассказывают. Был один глупый юноша. Он уронил на дно моря топор, но не знал, что железо не всплывает, поэтому и сложил он такую песню и, громко распевая, говорят, утешал себя.
В винодельне в Кумак_и_ Раб, которого ругают все {16}, Вас_и_! Я тебя позвал бы с собой, Я тебя увел бы с собой, Раб, которого ругают все, Вас_и_!
Песни провинции Эттю
Пусть в О_о_но-стороне {17} Через рощу путь — заросший путь, Пусть все зарастет, Но когда тебе туда идти, Будут широки тогда пути!
x x x
В Сибут_а_ни, Где гора Футагам_и_, У орла родился сын, говорят. Чтобы выйти для тебя могла Сасиб_а_ {18} из перьев орла, У орла родился сын, говорят.
ПЕСНИ-ЛЕГЕНДЫ
Песня, воспевающая Урасима из Мидзуноэ {19}
В час, когда туман затмит Солнца лик весною, Только выйду я на берег В бухте Суминоэ, Посмотрю, как челн рыбачий По волнам плывет, Древнее сказание В памяти встает. В старину в Мидзуноэ Раз Урасима-рыбак, Ловлей рыбы увлечен Кацуо {20} и тай {21}, Семь ночей не возвращался На село домой, Переплыв границу моря На челне своем. Дочь морского божества Водяных долин Неожиданно он вдруг Встретил на пути. Все поведали друг другу И судьбу свою Клятвой навсегда скрепили, В вечную страну уйдя… Во дворец владыки дна, Водяных долин, В ослепительный чертог, В глубину глубин Парой юною вошли, За руки держась, И остались жить, забыв Горе, старость, смерть. И могли бы вечно жить В светлой стороне, Но из мира суеты Странен человек! Раз, беседуя с любимой, Так промолвил он: «Ненадолго бы вернуться Мне в мой дом родной! Матери, отцу поведать О своей судьбе, А назавтра я пришел бы Вновь к тебе сюда». Слыша эту речь его, Молвила в ответ она: «Только в вечную страну Ты вернись ко мне! Если хочешь, как теперь, Вечно жить со мной, Этот ларчик мой возьми, Но не открывай!» Так внушала рыбаку, Поглядела вслед… И вот прибыл в край родной Юноша-рыбак. Он взглянул на дом, а дома — Смотрит, — нет как нет, Поглядел он на селенье — И селенья нет. И так странно показалось Все это ему, — Ведь всего назад три года Он покинул дом! Нет ни кровли, ни ограды, Нету ничего, — Не открыть ли этот ларчик, Может, в нем секрет? Может, все еще вернется, Дом увидит он? И свой ларчик драгоценный Приоткрыл слегка. Струйкой облачко тотчас же Вышло из него И поплыло белой дымкой В вечную страну. Он бежал и звал обратно, Рукавом махал… Повалился, застонал он, Корчась на земле! И внезапно стала гаснуть Юная душа, И легли морщины вдруг На его чело, Черный волос вдруг покрыла Сразу седина, Все движенья постепенно Стали замирать… Наконец, и эту жизнь Смерть взяла себе! Так погиб Урасима Из Мидзуноэ. И лишь место, Где родился, Видно вдалеке…
Каэси-ута
В бессмертном мире он Мог жить за веком век, Но вот по воле сердца своего Он сам пошел на лезвие меча, — Как безрассуден этот человек!
Песня, воспевающая юную деву из Мам_а_ в Кацусика
Там, где много певчих птиц, В той восточной стороне, В древние года Это все произошло, И до сей еще поры Сказ об этом все идет… Там, в Кацусика-стране, Дева Тэкона {22} жила В платье скромном и простом Из дешевого холста, С голубым воротником. Дома пряла и ткала Все как есть она сама! Даже волосы ее Не знавали гребешка, Даже обуви не знала, А ходила босиком, — Несмотря на это все, Избалованных детей, Что укутаны в парчу, Не сравнить, бывало, с ней! Словно полная луна, Был прекрасен юный лик, И, бывало, как цветок, Он улыбкой расцветал… И тотчас, — как стрекоза На огонь стремглав летит, Как плывущая ладья К мирной гавани спешит, — Очарованные ею, Люди все стремились к ней! Говорят, и так недолго, Ах, и так недолго нам В этом мире жить! Для чего ж она себя Вздумала сгубить? В этой бухте, как всегда, С шумом плещется волна, Здесь нашла покой она И на дне лежит… Ах, в далекие года Это все произошло, А как будто бы вчера Ради сумрачного дна Нас покинула она!
Каэси-ута
И когда, в страну эту восточную придя, Взглянешь, как у берега катится волна, Сразу загрустишь О деве молодой, Что сюда ходила часто за водой.
Песни, связанные с преданиями
В старину жила одна девушка. Звали ее Сакурако — «Дитя Вишни», или «Вишенка». И жили в ту пору двое отважных юношей. Оба они хотели взять ее в жены. И затеяли они спор не на жизнь, а на смерть и вызвали друг друга на смертный бой. Девушка опечалилась и решила: «Ни в старину, ни теперь, никогда еще не слыхали и не видали, чтобы одна девушка была невестой в двух домах. Но трудно смирить сердца этих отважных юношей. А стоит мне умереть — и вражда их, наверно, исчезнет навеки». Подумала она так и вскоре ушла в лес и там повесилась. А двое отважных юношей, не в силах сдержать своего горя, лили кровавые слезы. И каждый из них сложил тогда песню и излил в ней все, что было у него на сердце. Вот эти две песни:
Облетели Лепестки у вишни, И мечтал напрасно я, что буду Украшать себя ее цветами, Лишь пора весенняя наступит… Всякий раз, как расцветут цветы Вишни розовой, что носит Имя милой, Вечно буду вспоминать о ней И любить сильнее с каждым годом.
x x x
Я пошел на поле в Суминоэ {23} Песни петь и хоровод водить И залюбовался там своей женою, Что сияла зеркалом Среди жен других.
Вот что передают и рассказывают об этом. В старину жил один бедняк-простолюдин. Однажды мужчины и женщины его селения собрались на поле петь песни и водить хороводы. Среди собравшихся была и его жена. Она была очень хороша и выделялась своей красотой. Он еще сильнее полюбил ее и сложил эту песню, восхваляя ее красоту.
Четыре песни императрицы Иванохимэ {24}, сложенные в тоске об императоре-супруге
x x x
Так много дней прошло, Как ты ушел, любимый, Пойти ли в горы мне тебя искать, Спешить ли мне к тебе навстречу, Иль оставаться здесь и снова ждать и ждать?..
x x x
Чем так мне жить, Тоскуя о тебе, О, лучше б умереть, Чтоб изголовьем стало Подножие высоких этих гор! {25}
x x x
Пока живу, я буду жить, любимый, Я буду ждать, пока ты не придешь, О, долго ждать! Пока не ляжет иней На пряди черные распущенных волос… {26}
x x x
Тот утренний туман, что дымкой заволок Колосья риса на осеннем поле, Исчезнет, уплывая вдаль… А вот любовь моя? Куда она исчезнет?
НУКАДА
x x x
Все думаю о временном приюте {27} В столице Удзи {28}, О ночах былых Под кровлей, крытою травой чудесной, Что срезана была на золотых полях…
* * *
В Нигитацу в тот час, когда в путь {29} Собирались отплыть корабли И мы ждали луну, Наступил и прилив… Вот теперь я хочу, чтоб отчалили мы!
Песня, сложенная принцессой Нукада во время путешествия императрицы [Саймэй] к горячим источникам в провинции Ки
На ночную луну Подняла я свой взор и спросила: «Милый мой Отправляется в путь, О, когда же мы встретимся снова?» {30}
Песня, которой принцесса Нукада ответила, когда император повелел министру двора Фудзивара [Каматари] устроить спор о том, что лучше — прелесть множества цветов в весенних горах или краски тысячи листьев среди осенних гор
Все засыпает зимою {31}. А когда весна наступает, Птицы, что раньше молчали, Начинают петь свои песни. Цветы, что невидимы были, Цвести начинают повсюду, Но их сорвать невозможно: Так в горах разросся кустарник. А сорвешь — нельзя любоваться: Такие высокие травы. А вот осенью — все иное: Взглянешь на купы деревьев, Алые клены увидишь, Листья сорвешь, любуясь. А весной зеленые листья, Пожалев, оставишь на ветке. Вот она — осени прелесть! Мне милей осенние горы!
Песня, сложенная принцессой Нукада во время ее отъезда в провинцию Оми {32}
Сладкое вино святое, Что богам подносят люди… Горы Мива! Не сводя очей с вершины. Буду я идти, любуясь, До тех пор, пока дороги, Громоздя извилин груды, Видеть вас еще позволят, До тех пор, пока не скроют От очей вас горы Нара В дивной зелени деревьев. О, как часто, О, как часто Я оглядываться буду, Чтобы вами любоваться! И ужель в минуты эти, Не имея вовсе сердца, Облака вас спрятать могут От очей моих навеки?
Каэси-ута
Горы Мива! Неужели скроетесь теперь навеки? О, когда бы в небе этом Облака имели сердце, Разве скрыли б вас от взора?
Песня, сложенная принцессой Нукада, когда император [Тэндзи] охотился на полях Камо
Иду полями нежных мурасаки, Скрывающих пурпурный цвет в корнях, Иду запретными полями, И, может, стражи замечали, Как ты мне машешь рукавом {33}?
Песня принца Югэ {34}, посланная принцессе Нукада, когда он прибыл во дворец Псину
Не та ли птица, что тоскует о былом, На зелень вечную юдзуруха {35} лишь взглянет И над колодцем, Где цветут цветы, С печальным плачем мимо пролетает!
Песня принцессы Нукада, сложенная в ответ {36}
Та птица, что тоскует о былом, — Ведь это бедная кукушка! Боюсь, что это плакала она, Совсем как я, Что о былом тоскую…
Песня принцессы Нукада, сложенная в ответ принцу [Югэ], когда он прислал ей из Псину сорванную им ветку старой сосны
О ветка, сорванная у сосны жемчужной {37} В прекрасном Псину, Как дорога ты мне! Приносишь ты с собою неизменно Привет от друга дорогого моего!
Песня принцессы Нукада, сложенная в тоске по императору Тэндзи
Когда я друга моего ждала {38}, Полна любви, В минуты эти У входа в дом мой дрогнула слегка бамбуковая штора — Дует ветер…
Песня принцессы Нукада, сложенная в тоске по Исикава
Тебя, любимый, что всегда являлся В долину Касуга, Без страха проходя дорогой горной, — Я не вижу ныне, — Все эти дни живу я без тебя…
КАКИНОМОТО ХИТОМАРО
x x x
Ах, сколько ни гляжу, не наглядеться мне! Прекрасны воды рек, что в Псину струятся, Конца не зная… Так же без конца К ним буду приходить и любоваться.
x x x
На полях, обращенных к востоку, Мне видно, как блики сверкают Восходящего солнца, А назад оглянулся — Удаляется месяц за горы…
Песни Какиномото Хитомаро, сложенные, когда он, уезжая в столицу, покидал страну Ивами и расставался с женой
x x x
Там, в Ивами, где прибой Бьет у берегов Цуну, Люди, поглядев кругом, Скажут, что залива нет, Люди, поглядев кругом, Скажут — отмели там нет. Все равно прекрасно там, Даже пусть залива нет, Все равно прекрасно там, Пусть и отмели там нет! У скалистых берегов, В Нигитадзу, на камнях, Возле моря, где порой Ловят чудище-кита, Водоросли взморья там, Жемчуг-водоросли там, Зеленея, поднялись. И лишь утро настает, Словно легких крыльев взмах, Набегает ветерок. И лишь вечер настает, Словно легких крыльев взмах. Приливают волны вмиг. Как жемчужная трава Клонится у берегов В эту сторону и ту, Гнется и к земле прильнет С набегающей волной, Так спала, прильнув ко мне, Милая моя жена. Но ее покинул я. И по утренней росе, Идя горною тропой, У извилин каждый раз Все оглядывался я. Много раз, несчетно раз Оборачивался я. И все дальше оставлял За собой родимый дом. И все выше предо мной Были горы на пути. Словно летняя трава В жарких солнечных лучах, От разлуки, от тоски Вянет милая жена. На ворота бы взглянуть, Верно, там стоит она! Наклонитесь же к земле, Горы, скрывшие ее!
Каэси-ута
1
Там, в Ивами, Возле гор Такацуну, Меж деревьями густыми вдалеке, Видела ли милая моя, Как махал я ей, прощаясь, рукавом?
2
По дороге, где иду На склонах гор, Тихо-тихо шелестит бамбук… Но в разлуке с милою женой Тяжело на сердце у меня…
x x x
У вороного моего коня Так бег ретив, что сразу миновали Места, где милая моя живет. Как в небе облака, Они далеки стали.
x x x
Ах, опадающие листья клена среди осенних гор, Хотя б на миг единый Не опадайте, заслоняя все от глаз, Чтоб мог увидеть я Еще раз дом любимой!
Плачи Какиномото Хитомаро, сложенные в печали и слезах после кончины жены
Гуси по небу летят На пути в Кару — То возлюбленной село, Край родной ее. Как мечтал я, Как желал На нее взглянуть! Только знал: Идти нельзя, Много глаз людских. Часто приходить нельзя: Люди будут знать! Лучше встретиться потом, В майский день. В майский день Зеленый плющ Ложем будет нам! {39} Думал я, В надежде был, Как большому кораблю, Доверял я ей! Ото всех таил любовь, Будто в бездне Среди скал Жемчуг дорогой… Но, как меркнет в небесах Солнце на закате дня, Как скрывается луна Между облаков, Будто водоросль морей, Надломилась вдруг она, Будто клена Алый лист, Отцвела навек! С веткой яшмовой гонец Мне принес об этом весть… {40} Словно ясеневый лук, Прогудев, спустил стрелу… {41} Что я мог ему сказать? Что я сделать мог? Голосам людей внимать Был не в силах я, А любовь моя росла… Чем утешиться я мог? Я пошел тогда в Кару На базар в ее село, Где любимая моя Мне встречалась В ранний час… Там стоял и слушал я, Но и голоса ее, Что звучал, как пенье птиц, Возле кленов Унэби, Той горы, что звал народ Девой чудной красоты В перевязях жемчугов, Возле склонов Унэби, Даже голоса ее Не услышал я!
Был мой путь копьем из яшмы, Это значит — путь прямой, Что копье. Таков был путь Предо мной, где шел народ, Но не мог я там найти, Ни одной не мог я встретить Хоть похожей на нее!.. И в отчаянье, Любя, Только имя призывал Дорогой моей жены, Лишь махал ей рукавом, Звал напрасно я!..
Каэси-ута
Средь гор осенних — клен такой прекрасный, Густа листва ветвей — дороги не найти!.. Где ты блуждаешь там? Ищу тебя напрасно: Мне неизвестны горные пути…
x x x
Луна осенняя, что нас видала вместе, Мир озаряет вновь, взойдя на небосвод. А милая моя, Что любовалась ею, Все дальше от меня за годом год!..
x x x
Когда, придя домой, На спальню я взглянул, — На ложе яшмовом Жены моей подушка В другую сторону повернута была… {42}
Плач Какиномото Хитомаро о гибели придворной красавицы
Словно средь осенних гор Алый клен, Сверкала так Красотой она! Как бамбуковый побег, Так стройна она была. Кто бы и подумать мог, Что случится это с ней? Долгой будет жизнь ее, Прочной будет, что канат, — Всем казалось нам. Говорят, Что лишь роса Утром рано упадет, А под вечер — нет ее. Говорят, Что лишь туман Встанет вечером в полях, А под утро — нет его… И когда услышал я Роковую весть, Словно ясеневый лук, Прогудев, спустил стрелу. Даже я, что мало знал, Я, что мельком лишь видал Красоту ее, — Как скорбеть я стал о ней! Ну, а как же он теперь — Муж влюбленный, Молодой, Как весенняя трава, Что в ее объятьях спал, Что всегда был рядом с ней, Как при воине всегда Бранный меч? Как печали полон он, Как ночами он скорбит Одиноко в тишине, Думая о ней! Неутешен, верно, он, Вечно в думах об одной, Что безвременно ушла, Что растаяла росой Поутру, Что исчезла, как туман, В сумеречный час…
Каэси-ута
1
Когда увидел я теченье той реки, Что унесла навек от нас тебя, Прекрасное дитя, Такой еще тоски Не знала никогда моя душа!
2
В час, когда ты печальная плачешь У моря далекого Оми Над волною вечернею, птица тидори {43}, Сердце вместе с тобой замирает в отчаянье горьком, И тоскою я полон тогда о минувшем!
Песня Какиномото Хитомаро, сложенная в пути, когда он плыл в страну Цукуси
В прославленной стране, В Инами, На взморье поднялась огромная волна, И встала в тысячу рядов она, От взора спрятав острова Ямато!
x x x
И люди те, Что жили в старину, Ужели так же, как и я, страдали И, о возлюбленной своей грустя, Ночами долгими не спали?
x x x
На миг один короткий, как рога Оленей молодых, что бродят в поле летом {44}, На самый краткий миг — Могу ли позабыть О чувствах нежных милой девы?
x x x
Яшмовых одежд затихнул шорох, О, какой тоскою полон я, Не сказав любимой, Что осталась дома, Ласкового слова, уходя…
x x x
Вздымается волна из белых облаков, Как в дальнем море, средь небесной вышины, И вижу я: Скрывается, плывя, В лесу полночных звезд ладья луны.
Песня Какиномото Хитомаро, сложенная в провинции Ивами в печали о самом себе, когда приближался час его кончины
Возможно ль, что меня, кому средь гор Камо Подножье скал заменит изголовье {45}, Все время ждет с надеждой и любовью, Не зная ни о чем, Любимая моя?..
ЯМАНОЭ ОКУРА
Песня, сложенная в думах о детях
Дыни ли отведаю — Вспомнишься ты мне, Каштанов ли отведаю — Стремлюсь к тебе вдвойне. Откуда только взялся ты Назойливый такой? Все пред глазами вертишься, Стоишь передо мной! Одними лишь заботами Мне наполняешь грудь, Из-за тебя спокойным сном Я не могу уснуть!
Каэси-ута
Для чего нам серебро, Золото, каменья эти? Все ничтожно. Всех сокровищ Драгоценней сердцу дети!
Поэма сожаления о быстротечности жизни
Как непрочен этот мир, В нем надежды людям нет! Так же, как плывут Годы, месяцы и дни Друг за другом вслед, Все меняется кругом, Принимая разный вид. Множество вещей Заполняют эту жизнь И теснятся на бегу, Чтобы вновь спешить вперед.
С женщин мы начнем. Женщине привычно что? — Жемчуг дорогой Из чужих краев надеть, Любоваться им, Белотканым рукавом Другу помахать в ответ Или алый шлейф — Платья красного подол, — Идя, волочить И с подругою своей, Взявшись за руки, Играть — Вот он радостный рассвет Жизни сил! Но тот расцвет Удержать нельзя. — Все пройдет: На прядь волос, Черных раковин черней, Скоро иней упадет, И на свежесть Алых щек Быстро ляжет Сеть морщин.
А теперь — мужчин возьмем. Рыцарям привычно что? Славный бранный меч Крепко привязать к бедру, Крепко в руки взять Стрелы счастья, Оседлать Своего коня И, красуясь так в седле, Забавляясь, разъезжать.
Мир, в котором мы живем, Разве прочен он? Там, где сладко девы спят, Рыцари, сойдя с коней, Двери распахнут И приблизятся И рук яшмовых рукой Чуть коснутся — и тотчас, Обнимая юных дев, Руки вмиг переплетут И в объятьях До зари Будут вместе спать. Но глянь! Нет этих ночей: Вот уж с посохом в руках, Сгорбившись, Они бредут, И теперь — они Презираемы людьми, И теперь — они Ненавидимы людьми. В мире здесь конец таков Яшмою сверкающей Юной жизни Жаль тебе, — Но бессилен ты.
Каэси-ута
Ах, неприступным, вечным, как скала, Хотелось бы мне в этой жизни быть! Но тщетно все: Жизнь эта такова, Что мы не в силах бег ее остановить!
Диалог бедняков
Когда ночами Льют дожди И воет ветер, Когда ночами Дождь И мокрый снег, — Как беспросветно Беднякам на свете, Как зябну я В лачуге у себя! Чтобы согреться, Мутное сакэ Тяну в себя, Жую Комочки соли, Посапываю, Кашляю до боли, Сморкаюсь и хриплю… Как зябну я! Но как я горд зато В минуты эти, Поглаживаю бороденку: «Эх! Нет, не найдется Никого на свете Мне равного — Отличен я от всех!» Я горд, но я озяб, Холщовым одеялом Стараюсь я Укрыться с головой. Все полотняные Лохмотья надеваю, Тряпье наваливаю На себя горой, — Но сколько Я себя ни согреваю, — Как этими ночами
Ответ
Зябну я! Но думаю: «А кто бедней меня, Того отец и мать Не спят в тоске голодной И мерзнут в эту ночь Еще сильней… Сейчас он слышит плачь Жены, детей: О пище молят, — И в минуты эти Ему, должно быть, тяжелей, чем мне. Скажи, как ты живешь еще на свете?» Земли и неба Широки просторы, А для меня Всегда они тесны, Всем солнце и луна Сияют без разбора, И только мне Их света не видать. Скажи мне, Все ли в мире так несчастны, Иль я один Страдаю понапрасну? Сравню себя с людьми — Таков же, как и все: Люблю свой труд простой, Копаюсь в поле, Но платья теплого Нет у меня к зиме, Одежда рваная Морской траве подобна, Лохмотьями Она свисает с плеч, Лишь клочьями Я тело прикрываю, В кривой лачуге Негде даже лечь, На голый пол Стелю одну солому. У изголовья моего Отец и мать, Жена и дети Возле ног ютятся, И все в слезах От горя и нужды. Не видно больше Дыма в очаге, В котле давно Повисла паутина, Мы позабыли думать о еде, И каждый день — Один и тот же голод… Нам тяжело, И вечно стонем мы, Как птицы нуэдори, Громким стоном… Недаром говорят: Где тонко — рвется, Где коротко — Еще надрежут край! И вот я слышу Голос за стеной, — То староста Явился за оброком… Я слышу, он кричит, Зовет меня… Так мучимся, Презренные людьми. Не безнадежна ли, Скажи ты сам, Дорога жизни В горьком мире этом?
Каэси-ута
Грустна моя дорога на земле, В слезах и горе я бреду по свету, Что делать? Улететь я не могу, Не птица я, увы, и крыльев нету.
Песня, сложенная о том, как в старости одолевают болезни, а годы проходят в страданиях и думах о детях
Этой жизни краткий срок, Что лишь яшмою блеснет, Как хотелось бы прожить Тихо и спокойно мне, Как хотелось бы прожить Мне без горя и беды. Но в непрочном мире здесь Горько и печально все, А особенно тяжка Наша доля, если вдруг, Как в народе говорят, — В рану, что и так болит, Жгучую насыплют соль; Или на тяжелый вьюк Бедной лошади опять И опять добавят груз. Так в слабеющем моем теле В старости еще Вдруг добавился недуг. Дни в страданьях я влачу И вздыхаю по ночам. Годы долгие подряд Лишь в болезнях проводя, Неустанно плачу я, Проклиная жребий свой. Думаю лишь об одном: Как бы умереть скорей, Но не знаю, как смогу Я покинуть этот мир. Разве брошу я детей, Что вокруг меня шумят, Словно мухи в майский день? Стоит поглядеть на них — И горит огнем душа. В горьких думах и тоске Только в голос плачу я!
Каэси-ута
1
Ныне сердцу моему Не утешиться ничем! Словно птица, что кричит, Укрываясь в облаках, Только в голос плачу я!
2
Без надежды день за днем Только в муках я живу И хочу покинуть мир. Но напрасны думы те: Дети преграждают путь.
3
Много платьев у ребенка богача, Их вовек ему не износить, У богатых в сундуках Добро гниет, Пропадает драгоценный шелк!
4
А у бедного — простого платья нет, Даже нечего ему порой надеть. Так живем, И лишь горюешь ты, Ничего не в силах изменить!
5
Словно пена на воде, Жизнь мгновенна и хрупка, И живу я, лишь молясь: О, когда б она была Длинной, крепкой, что канат!
6
Жемчуг иль простая ткань — Тело бренное мое Ничего не стоит здесь… А ведь как мечтаю я Тысячу бы лет прожить!
Песня Яманоэ Окура о любви к сыну Фурухи
Семь родов сокровищ есть Драгоценных на земле {46}, Но зачем богатства мне, Раз у нас родился сын — Фурухи, подобный сам Драгоценным жемчугам! По утрам, в рассвета час, В час, когда еще видна Предрассветная звезда, В мягкой ткани покрывал На постели у себя То сидел он, то вставал, И, бывало, вместе с ним Забавлялся я всегда. А лишь вечер приходил И вдали, на небесах, Звезды появлялись вновь, За руки меня он брал, Говорил: «Идемте спать, Папа, мама не должны Сына покидать! В серединку лягу к вам!» — Он ласкался, говоря, — И, казалось, расцветали Травы счастья {47} для меня! Думал я тогда, любуясь: «Время минет, подрастешь, Ждет ли радость, ждут ли беды, Встретим их с тобой!» Как большому кораблю, Доверяли мы ему, Но подул тогда нежданно Ветер злой со стороны, Заболел малютка наш, — Как нам быть, не знали мы. Перевязь из белой ткани Мы надели на себя, И, кристальной чистоты Зеркало в руке держа, Мы богов небес молили, К небу взоры обратив, Мы богам земли молились, Низко головы склонив. «Будет жив или не будет, — Все зависит от богов», — Думал я и всей душою Им молиться был готов. И в отчаянье и горе Заклинал богов, молил, Но напрасно было, — вскоре Потеряли мы тебя… Постепенно становился Все прозрачнее твой лик, С каждым утром, с каждым утром Все слабее был язык. И блеснувшая, как яшма, Жизнь прервалась навсегда… И вскочил я, как безумный, Закричал от горя я! То катался по земле я, То смотрел на небеса, То в отчаянье и горе Ударял я в грудь себя. Ведь дитя, что я лелеял, Упорхнуло, — не вернуть! Вот он, этой жизни бренной Горький и тяжелый путь!
Каэси-ута
1
Оттого, что очень еще молод {48}, Он не будет знать, куда идти, Принесу тебе богатые дары, Из подземных царств гонец суровый, — На спину возьми его и отнеси!
2
Поднося дары, Молить тебя я буду, Ты не обмани мое дитя, Поведи прямым путем малютку, Покажи, где путь на небеса! {49}
x x x
Придет весна, И первыми цветут у дома моего Цветы душистой сливы… Ужель совсем один, любуясь ими, Я буду проводить весною дни?
Песни Яманоэ Окура, сложенные на прощальном пиру в честь Табито {50}
x x x
Когда бы в облаках я мог парить, Как в небе этом реющие птицы, О, если б крылья мне, Чтоб друга проводить К далеким берегам моей столицы!..
x x x
Вот люди близкие прощаются с тобою, Печали и уныния полны, Но лишь доедет конь До Тацута-горы, О них, наверно, ты забудешь!
Песня Яманоэ Окура, посланная им Отомо Табито
Коль милости тебе теперь и слава {51}, Ты и меня пригреешь как-нибудь. Когда придет весна, В столицу нашу Нара Позвать меня к себе не позабудь.
Песня Яманоэ Окура, сложенная в тоске по родине во время пребывания в Китае
Итак, друзья, скорей в страну Ямато, Туда, где сосны ждут на берегу! В заливе Мицу, Где я жил когда-то, О нас, наверно, память берегут!
Песня, сложенная Яманоэ Окура, когда он был тяжело болен
Отважным мужем ведь родился я. Ужель конец короткого пути Без славы, Что могла из уст в уста, Из года в год, из века в век идти?
ОТОМО ТАБИТО
Песни, прославляющие вино
x x x
О пустых вещах Бесполезно размышлять, Лучше чарку взять Хоть неважного вина И без дум допить до дна!
x x x
В древние года Семь великих мудрецов {52}, Даже и они, Все мечтали об одном — Услаждать себя вином!
x x x
Чем пытаться рассуждать С важным видом мудреца, Лучше много раз, Отхлебнув глоток вина, Уронить слезу спьяна!
x x x
Чем никчемно так, как я, Человеком в мире жить, Чашей для вина Я хотел бы лучше стать, Чтоб вино в себя впитать!
x x x
Если в мире суеты На дороге всех утех Ты веселья не найдешь, Радость ждет тебя одна: Уронить слезу спьяна!
x x x
Всем живущим на земле Суждено покинуть мир. Если ждет такой конец, Миг, что длится жизнь моя, Веселиться жажду я!
x x x
Суемудрых не терплю, Пользы нет от них ничуть, Лучше с пьяницей побудь, Он, хотя бы во хмелю, Может искренне всплакнуть!
Песня, сложенная зимой второго года Тэмпе [730] в двенадцатом месяце по пути в столицу
Когда проплывал я один мимо мыса, Которым вдвоем любовался с любимой, Что вместе со мною Была здесь когда-то, — Тяжко стало на сердце!
Три песни, сложенные по возвращении на родину, когда [Табито] вошел в свой дом
x x x
Мой дом опустевший, где нету любимой! Как ныне мне тяжко, Куда тяжелее, Чем в пути, Где трава мне была изголовьем!
x x x
В том саду, что вдвоем Мы сажали когда-то С любимою вместе, Поднялись так высоко, Разветвились деревья!
x x x
Каждый раз, как смотрю я на дерево сливы, Что посажено было Моею любимой, Сердце горестью полно, Льются слезы потоком!
Песня, сложенная [Табито], когда ночуя у горячих источников Сугита, он слышал крики журавля
Тот журавль, что плачет В тростниках в Юнохара, Будто я, Не тоской ли он полон о милой? И ночью, и днем он все время там плачет…
x x x
Не сливы ли белой цветы У холма моего расцветали И кругом все теперь в белоснежном цвету? Или это оставшийся снег Показался мне нынче цветами?
ТАКЭТИ КУРОХИТО
Песни странствований
x x x
В каких краях, куда Причалит он, Беспомощный и малый этот челн, Что обогнул далекий мыс Арэносаки?
x x x
В Сакура на поля Журавли надо мной пролетают, крича… Верно, в бухте Аютигата С берегов теперь схлынул прилив, Журавли надо мной пролетают, крича… {53}
x x x
Когда я плыл по морю, огибая Мыс каменистый, в эти дни — У множества причалов, В море, в Оми Кричали часто журавли…
x x x
Мой челн! Пристанем К гавани Хира! Не удаляйся больше в море: Уже спустилась ночь и всюду темнота!
x x x
О, где же я Найду себе приют, Когда зайдет за горизонтом солнце В долине Катину, В стране Такасима?
x x x
Моей любимой Я показывал Инану, Когда же я ей показать смогу И горы Насуги, и берега Цуну С зеленою сосновой рощей?
x x x
Сегодня, в этот день, когда нашел приют Средь снега, что идет, К земле склоняя Камыш, растущий на полях Мэй, Печалью полнится душа…
В Псину
Верно, в Ямато Петь она будет — Птица ебукодори {54} — И зовет за собою, надо мной пролетая, Среди гор у вершины Киса!
КАСА КАНАМУРА
Отплывая на корабле в гавань Цунуга
От Цунуга-берегов Я отплыл в страну Коси. На огромном корабле, Много весел закрепив, Вышли на простор морской. И когда, спеша вперед, По морю мы стали плыть, В бухте дальней Таюи Показался легкий дым… То рыбачки над костром Выжигали соль вдали, Но в пути скитаюсь я, Где подушкой на земле Служит страннику трава, И печально мне смотреть Одному на этот дым… Перевязь из жемчугов, Что сверкали на руках У владыки вод морских, На себя теперь надев, Полон я тоски и дум О далеких островах, О Ямато-стороне!
Каэси-ута
Когда взглянул я, Находясь на пути, На бухту Таюи в Коси, на море, — Чудесной красотой сверкало все вокруг И сердцу дорога была страна Ямато!
Сложено во время пребывания в провинции Харима
В Накидзуми, В Фунасэ Виден остров, что зовут Авадзисима. Слышал я, что в бухте там Мацухо Рыбачки есть, Что в затишье поутру Собирают на ладьях Водоросли-жемчуга, А в затишье ввечеру Жгут из водорослей соль, Но надежды нет уплыть Мне туда, Чтоб видеть их, — Словно нет уже во мне Сердца рыцаря теперь, Словно слабая жена, Подчинился я тоске И хожу, блуждаю здесь… О, как полон я тоски! Оттого, что нет весла, Оттого, что нет ладьи…
Каэси-ута
1
Я в море плыть хочу, чтобы увидеть Рыбачек юных, что срезают там Морские водоросли-жемчуга… О, если б весла мне, о, если бы ладью, Пусть даже на море бушуют волны!
2
О, сколько ни брожу и ни смотрю, Я любоваться не устану, На волны белые, что набегают На берег Фунасэ В Накицуну…
Сложено на горе Сиоцу
x x x
Когда дорогой горною в Сиоцу Я проезжал спокойно на коне, Мой конь О камни вдруг споткнулся {55} — Тоскуют, верно, дома обо мне!
x x x
Хочу, чтоб люди те, которые увидят Стрелу, что рыцарь доблестный пошлет, Подняв свой лук и воздух сотрясая, Из века в век, из уст в уста передавали О славе золотой минувших лет!
Сложено в Псину
Там, где мчится водопад, У горы у Мифунэ, Дерево тога, Зеленея, разрослось, Ветки свежие пустив Друг за другом вслед. Друг за другом вслед Тысячи веков и впредь Так же будут управлять Повелители земли В дивной Псину-стране, В Акицу в своем дворце. Потому ль, что боги в нем, — Величав собой дворец, Потому ль, что хороша Та страна, где он стоит, — Все смотрел бы на него! Так кристальны реки здесь, Так прекрасны склоны гор! И недаром решено Было со времен богов, Чтобы здесь стоял дворец!
Каэси-ута
1
Хотел бы каждый год, Как ныне, любоваться Волнами белыми, что пенятся и мчатся В прекрасном Псину На лоне чистых вод!
2
Оттого, что горы поднялись высоко Белыми цветами, что в дар несут богам {56}, Падают с вершины мчащиеся воды — Сколько ни гляжу, Не утомится взор!
Каэси-ута из неизвестной книги
1
Оттого ли, что живут здесь боги, Все бы любовался этой красотой! Сколько ни гляжу, Как мчатся водопады в дивном Псину, — Не наглядеться мне!
2
Прекрасны воды Акицу-реки, Что тысячу веков здесь, в Псину, струятся, Конца не зная, — Так же без конца К ним буду приходить и любоваться!
3
Не белые ль цветы, Что девы в Хацусэ Из ткани делают для алтарей богов, Как будто бы цветут на пенистой волне У водопада в Псину.
Песня, сложенная от лица дамы по ее просьбе, чтобы послать мужу, находящемуся в отъезде
О, прекрасный мой супруг! Ты, что следуешь в пути, Где изволит проходить Наш великий государь Вместе с теми, что стоят Во главе несметных войск Славных воинских родов. Гуси по небу летят… Там, в Кару, минуя путь И любуясь Унэби, Той горой, что все зовут Девой чудной красоты В перевязях жемчугов, И вступив на путь в Кии, Там, где платья хороши Из простого полотна, Ты, наверное, идешь Возле склонов Мацути. О любимый! Там идя И любуясь, как летит, Осыпаясь с веток вниз, Кленов алая листва, Не тоскуешь, верно, ты С нежной думой обо мне, А о странствии своем, Где подушкою в пути Служит страннику трава, На ночлег остановясь, Думаешь с восторгом ты! И хотя могу понять Думы тайные твои, Но не в силах больше я Молча оставаться здесь. Много, много тысяч раз Думала пойти я в путь За тобою, милый мой, Но ведь тело у меня Слабой женщины, увы! Потому бессильна я… Спросят стражи на пути, Будут мне чинить допрос, Я не знаю, что сказать И какой держать ответ. Оттого, собравшись в путь, Медлю я идти к тебе…
Каэси-ута
1
Чем, проводив тебя, Здесь мучиться в тоске, Я лучше б нынче стать хотела С тобою вместе в Ки горами Имосэ {57}, Где милый неразлучен с милой!
2
О, если бы пошла я за тобою, Ища следы твои, Любимый мой, В стране далекой Ки страж у заставы, Наверно, все равно не дал бы мне пройти!
Сложено, когда завоевал любовь юной девы в Миканохара
В Маканохара, Где стояли мы в пути, Что отмечен был давно Яшмовым копьем, Повстречался я с тобой, Милая моя, Как на облака небес, Только издали взирал На тебя тогда — Не пришлось ни разу мне Говорить с тобой. И когда томился я В сердца тайной глубине, Боги неба и земли Подарили мне тебя. И из шелка рукавами Обменялись мы с тобой, И, доверясь мне душою, Стала ты моей женой! О, пускай была бы долгой Эта ночь, как сто ночей, Долгих осени ночей!
Каэси-ута
1
С тех пор как я ее увидел Вдали перед собой, как облака небес, — И телом, и душой Я покорился Возлюбленной моей!
2
Коль быстро эта ночь Сменяется с рассветом, Нам ничего уже не сделать с ней… Как я молил богов, чтоб ночь продлилась долго, Так долго, как осенних сто ночей!
Сложено в Нанива
x x x
Говорят, великий государь Повелел воздвигнуть на горах заставу, Говорят, поставил сторожей, Но пока я в горы не проникну, Я покоя не найду себе!
x x x
Когда взглянул, Мне близкой показалась Жемчужина, сверкавшая средь скал, Жемчужину я эту не оставлю, Пока не станет навсегда моей!
x x x
И даже в день такой, когда отправлюсь в путь За горы дальние, где дикие олени Протяжно стонут, Даже в этот день Ужели я с тобой опять не встречусь?
Послание к другу — послу в Китае Тадзихи Хиронари
Нету часа, чтоб не снял Перевязи жемчугов, Нету часа, чтоб я был И без дум, и без тревог О тебе, кого люблю, Не жалея жизни нить… Бренно тело на земле! Так как грозен был приказ, Ты покинул в Мицу мыс В бухте дивной Нанива, Где вечернею порой Жен сзывают журавли… У большого корабля Много весел закрепив, Ты оставил нас и плыл Мимо цепи островов По бушующим морям, Где высоко поднялась Белопенная волна… Я же, что остался здесь, В руки я возьму дары И, неся мольбу богам, Буду ждать тебя, мой друг, Возвращайся поскорей!
Сложено у горы Икаго
О, даже тот, кто в дальний путь идет, Где травы служат изголовьем, Когда цветов коснется, уходя, Как будет он благоухать тогда Раскрывшимися лепестками хаги!
ОТОМО ЯКАМОТИ
Песня, сложенная при виде цветов гвоздики у порога дома
Вот расцвела в саду моем гвоздика, Что посадила милая моя, Мне говоря: «Когда настанет осень, Любуясь на нее, ты вспоминай меня!»
Песня, сложенная в горе месяц спустя, когда начал дуть осенний ветер
Хоть знаю я, что этот мир невечен, Где смертные живут, И все же оттого, Что дышит холодом теперь осенний ветер, С такой тоской я вспоминал ее!
Песни, сложенные в безутешной печали
x x x
О, только так на свете и бывает, Такие уж обычаи земли! А я и ты Надеялись и ждали, Как будто впереди у нас века! На тысячи мелких кусков Сердце мое раскололось, — Так сильно Тебя люблю я. Ужель ты не знаешь об этом?
x x x
Чем жить мне так, Как я живу, Чем без тебя в тоске томиться, Хотел бы в дерево, в скалу я превратиться, Чтоб ни о чем не тосковать!
Песня, в которой Отомо Якамоти упрекает кукушку за то, что она запаздывает с пением
На померанцах возле дома моего Цветут цветы, а песнь не раздается. Кукушка! Неужель без песен, в тишине, Цветам на землю здесь осыпаться придется?
Песни об осени
x x x
С небес извечных, ни на миг не прекращаясь, Дождь все идет… Скрываясь в облаках И громко плача, гуси улетают С полей, где ранний рис растет.
x x x
Колосья риса на осеннем поле, Где, в облаках скрываясь, с криком гусь летит, Густеют и растут, Так и с моей любовью: Растет, — и сердце все сильней грустит.
x x x
Так жаль, что кленов алая листва Уже с ветвей на землю опадает… Любимые друзья, Пускай же в эту ночь, когда я с вами веселюсь, — Не рассветает!
x x x
Тоской глубокой о жене томим, Среди осенних гор кричит олень, И отраженный эхом крик его гремит. И я средь этих гор — Совсем один!
Песня о сливе в снегу
Соперничая с белизною снега, Упавшего с небесной высоты, У дома моего Везде на сливах зимних Цветут сегодня белые цветы!
x x x
Зима прошла, и вслед за нею Пора весенняя на смену ей идет. Но, сливы нежные, Здесь нету больше друга {58}, И оттого никто вас не сорвет.
x x x
Цветы душистых слив, что опадают {59} На множестве деревьев здесь, в саду, Как будто в небеса сперва взлетают И наземь падают, Как белый снег…
x x x
Сегодня на рассвете раннем Осенний ветер холодом дохнул — И близится пора, Когда наш странник дальний — Гусь дикий — с криком улетит.
x x x
Я дни и месяцы в тоске провел В глуши далекой, как небесный свод, И все же шнур мой, Что завязан был тобой, Заветный шнур я развязать не мог! {60}
Две песни, сложенные, когда приветствовал друга
x x x
Ах, множеством слоев В саду ложится снег, Сугробы глубоки, и все ж намного глубже Была моя тоска, Когда я ждал тебя!
x x x
Как ни на миг весла в ладье не выпускают, Когда плывут у каменистых берегов, Где волны в белой пене набегают, Так ни на миг меня не оставляла Любовь к тебе.
Песни, посланные старшей дочери Саканоэ {61}
x x x
О, эти встречи Только в снах с тобою, — Как это сердцу тяжело… Проснешься — ищешь, думаешь — ты рядом, И видишь — нет тебя со мной…
x x x
Даже пояс, Которым один раз меня обвязала Дорогая моя, Я три раза могу обвязать. Вот что стало со мною!
x x x
Как только наступает вечер, Я открываю дверь в свой дом И жду любимую, Что в снах мне говорила: «К тебе я на свидание приду!»
x x x
В бренном этом мире, где я прожил долго, Я еще не видел красоты такой… Слов не нахожу — Такой занятный Маленький мешочек, вышитый тобой {62}.
Песня Отомо Якамоти, сложенная им, когда в столице Куни он тосковал о старшей дочери Саканоэ, оставшейся в Нара
Пусть цепь далеких гор Нас разделяет. Ночь лунная светла, И, стоя у ворот, любимая моя Меня, быть может, поджидает!
Песня, сложенная при взгляде на молодой месяц
Когда, подняв свой взор к высоким небесам, Я вижу этот месяц молодой, Встает передо мной изогнутая бровь Той, с кем один лишь раз Мне встретиться пришлось! {63}
Песня о соловье
Туман кругом И белый снег идет… И все-таки в саду у дома Средь снега выпавшего Соловей поет!
Три песни старшей дочери Отомо Саканоэ {64}, посланные Отомо Якамоти
x x x
Когда бы ты был яшмой дорогой, Тебя надела бы на руки. Но в мире суетном Ты просто человек, И удержать тебя мои бессильны руки.
x x x
С тобой ночами виделись всегда… Но отчего же Из-за встречи прошлой ночью Шумит теперь, не умолкая, О нас с тобою злобная молва?
x x x
Пускай на тысячи ладов Шумит молва, Мне все равно, что с именем моим, Но имени коснулись твоего, — Тебя жалея, горько плачу!
Три песни Отомо Якамоти, посланные в ответ старшей дочери Саканоэ
x x x
О, ныне для меня все это не кручина, Об имени своем не сожалею я, Теперь я не такой… И если ты — причина, Пусть сотни раз шумит о нас молва!
x x x
В этом мире бренном и непрочном, Разве снова нам придется жить? Почему же, Не встречаясь с милой, Буду ночи проводить один?
x x x
Чем так мне жить, страдая и любя, Чем мне терпеть тоску и эту муку, — Пусть стал бы яшмой я {65}, Чтоб милая моя, Со мной осталась бы, украсив яшмой руку!
Еще одна песня старшей дочери Саканоэ, посланная Якамоти
Вершина Касуга Подернулась туманом, И сердце грусть заволокла… О, в эту ночь, когда луна сияет, Смогу ли я уснуть без милого, одна?
Еще одна песня Якамоти, посланная в ответ старшей дочери Саканоэ
В ту ночь, когда луна была светла {66}, Вставал и выходил я за ворота, Гадал у перекрестка на слова И на шаги — так я хотел тогда К тебе, моя любимая, прийти!
Две песни старшей дочери Саканоэ, посланные Якамоти
x x x
Пусть что угодно Говорит молва, Но все равно, — как на пути в Вакаса Гора «Потом, любимый» поднялась, — И мы потом увидимся, любимый!
x x x
О этот мир и бренный, и унылый! Как тяжело порой бывает жить, Когда подумаешь — Любить уже нет силы, И суждено лишь умереть!
ОТОМО САКАНОЭ
x x x
Как непрерывно набегает вновь и вновь Речная рябь на отмели песчаной В Сахо, где слышен крик тидори {67} постоянно, — Любовь моя Не утихает ни на миг…
x x x
Скажешь мне: «Приду», — А, бывало, не придешь, Скажешь: «Не приду», — Что придешь, уже не жду, Ведь сказал ты: «Не приду».
x x x
У переправы на реке Сахо, Где слышен постоянно крик тидори, Там, где речная отмель широка, Дощатый мостик перекину для тебя, — Все думаю, что ты придешь, любимый!
x x x
Бывает так, Что оставляют и уходят, Но, сердцем всем Жену свою любя, Уйти в далекие края возможно ль, милый?
Песня упреков
Словно корни камыша, Что уходят глубоко В землю в бухте Нанива, Озаренной блеском волн, Глубока твоя любовь, — Говорил ты мне тогда. Оттого, что клялся мне Верным быть в своей любви Ты на долгие года, — Сердце чистое свое, Словно чистый блеск зеркал, Отдала тебе навек. И был гранью этот день Для моей любви к тебе… Как жемчужная трава Клонится у берегов С набегающей волной, В эту сторону и ту, — В эту сторону и ту Сердцем не металась я, — Как большому кораблю, Я доверилась тебе… Сокрушающие мир Боги ль разделили нас? Или смертный человек Нас с тобою разлучил? Но тебя, что навещал Каждой ночью, — Нет теперь… И гонца, что приходил С веткой яшмовой, — Все нет… И от этого в душе Нестерпима нынче боль! Ягод тутовых черней — Черной ночью напролет, С ярко рдеющей зарей — До конца весь долгий день — Все горюю о тебе, Но напрасна скорбь моя! Все тоскую о тебе, Но не знаю, как мне быть? И недаром говорят Все, Что женщина слаба, Словно малое дитя, Только в голос плачу я И брожу, блуждая, здесь. Не дождаться, верно, мне Твоего гонца…
Каэси-ута
Когда б ты с самого начала Не уверял, Что это — навсегда, То разве тосковала б я Так безутешно, как тоскую ныне?!
x x x
Ведь только я, увы, Любви к тебе полна! А то, что милый мой Мне говорит, что любит, — Его слова — услада лишь одна!
x x x
Хоть говорила я тебе, Что больше я любить не буду, Но сердце бедное мое! — Оно меняется легко, Как лепестки цветов ханэдзу… {68}
x x x
Я ведь знаю, Что сколько не буду грустить, Не получит любовь никакого ответа, Почему же тебя продолжаю любить Так сильно, так много?..
x x x
С давних пор Шумит молва людская. Если продолжаться будет так всегда — Горе нам! Скажи мне, мой любимый, Что нам впереди сулит судьба?
x x x
Эти люди меня разлучают с тобою, Чтобы мы разошлись навсегда, — Я и ты. Мой любимый, тебя умоляю я ныне, — Ты не слушай людской клеветы!
x x x
Когда, измучившись в тоске, Встречаюсь я с тобой, — Хотя б в минуты эти Ты нежные слова скажи мне до конца, Коль думаешь любить меня навеки!
x x x
С тех пор, как виделись с тобою, Не так уж много Дней прошло, А я не нахожу покоя, Все время я живу в тоске!..
x x x
Измучившись в тоске, Я наконец с тобою! Еще луна не скрылась в небесах И, значит, ночь укроет нас от взоров. Побудь еще немного, подожди!
x x x
О, если сердце чистое такое, Как в алтарях святые зеркала, Ты милому однажды отдала, То пусть потом заговорят об этом, — Что будет значить для тебя молва!
x x x
Как на нить нанизывают жемчуг, Повторяют, словно клятву, те слова: «И теперь, и после, навсегда!» Но напрасно: после первой встречи, Говорят, жалеют о своих словах!
x x x
Теперь Пускай умру, любимый мой! Ведь даже если б я осталась жить, — Ты не сказал бы, верно, никогда О том, что будешь навсегда моим!
x x x
Это время — Как будто бы тысячи лет Миновали с тех пор, как разлука пришла… Или это тоскую так сильно лишь я, Мечтая все время о встрече с тобой?
x x x
О любящее мое сердце, Что думает: «Прекрасен ты!» Оно, как воды быстрые реки: Пускай плотины не дают бежать потокам, Те все равно сметут помехи на пути!
x x x
Заметно для других, подобно облакам, Что горы золотые рассекают, Прошу тебя, Ты, улыбаясь мне, Не делай так, чтоб люди догадались!
x x x
Ни горы, ни моря Не разделяют нас, Но почему мы редко стали И видеться, И говорить с тобой?..
Две песни, посланные старшей дочери из поместья Такэда
x x x
Как плачущий журавль Среди равнин Такэда, Раскинувшихся далеко вокруг, И день, и ночь тоскует о подруге, — Так я тоскую о тебе!
x x x
Полна тоски, Опоры не имея, Как птица средь теченья Быстрых рек, О ты, дитя мое, как я тебя жалею! {69}
Верно, оттого что так высоки Горы Такамато, Здесь, в Каритака, Очень что-то поздно засветила Выходящая из-за горы луна.
x x x
Ночью черной, как черные ягоды тута {70}, Встал туман… И такая печаль Видеть в небе луну, Что едва в темноте этой светит…
x x x
Любимый мой, Наверно, будет любоваться Зеленой ивой на пути в Сахо… Хотя бы веточку он мне сорвал в дороге! О, если б на нее могла и я взглянуть! {71}
Песня, посланная Отомо Якамоти
Бывают вещи, от которых в сердце, Как будто наплывают облака, Так в час, когда туманов вешних дымка Повсюду стелется, — Сильна любви тоска! {72}
x x x
Кукушка, Ты не плачь в безудержной тоске! Одна живу я… И когда не спится, И слышу плач твой, — тяжко на душе!
x x x
К возлюбленному другу моему, Что время не найдет прийти побыть вдвоем, Кукушка, Полети и передай ему О том, как я тоскую здесь о нем!
x x x
Как лилии средь зарослей травы На летнем поле, где никто о них не знает, Так и любовь моя, — О ней не знаешь ты, А скрытая любовь так тягостна бывает!
x x x
О померанцы, распустившиеся в мае! Чтоб показать, мой милый, их тебе, Я жемчугом на нить Нанизывать их стану, Ведь, если опадут, так будет жаль!
Две песни, присланные племяннику — губернатору провинции Эттю — Отомо Якамоти {74}
x x x
Нет, это не любовь, которой люди Обычно любят, здесь любовь не та, То больше в много раз, — Никто, как я, не любит, Ничто нельзя сравнить с моей тоской.
x x x
Когда б своей любви тяжелой бремя К тебе в Коси послать могла, Взвалив на лошадь, Крепкую бы лошадь, И пусть бы этот груз украли у меня.
Отомо Якамоти в звании сукунэ в седьмую луну был назначен губернатором провинции Эттю и в том же месяце отправился к месту назначения. Вот две песни, посланные Якамоти его теткой госпожой Отомо Саканоэ:
Молясь о том, чтоб был счастливым ты, Ушедший в дальний путь, Где изголовьем служит одна трава, С вином святым сосуд Поставила я близ своей постели… {75}
x x x
О, если впредь Вот так же, как сейчас, О милом буду тосковать в разлуке, Что делать мне? Не знаю, как мне быть? Ведь нету выхода из этой муки.
Еще две песни, посланные в провинцию Эттю
x x x
Ах, тебя, что в путь ушел далекий, Вижу в сновиденьях Каждый раз, Оттого что словно заросли густые Одинокая моя любовь.
x x x
Пока в дороге он, О боги дальних стран, Любимого, что там путей не знает И к странствованию сердцем не привык, Не обойдите милостью своею.
КАСА
Двадцать четыре песни, посланные Отомо Якамоти
x x x
На мой подарок, что дала на память, Гляди всегда и вспоминай меня! Нить новояшмовых годов длинна — И долго — сколько годы будут длиться — Я тоже буду помнить о тебе!
x x x
Как сосны мацу на горе Тоба, Где птицы белые летают, Все время жду тебя, — Ведь «мацу» значит «ждать». О, эти месяцы, что жду тебя, тоскуя…
x x x
Ах, ничего не зная обо мне, Скучающей в селе далеком Таму, Где по старинке в танце машут рукавом, Ты так и не пришел в мой дом, Как я тебя ни ожидала!
x x x
Ты можешь думать: «Новояшмовые годы уже прошли, Теперь уж все равно», — Но думать так нельзя, прошу тебя, мой милый, Об имени моем по-прежнему молчи!
x x x
Ах, о моей любви Ты не сказал ли людям? Я видела во сне, Что ларчик дорогой Открыли и оставили открытым!.. {76}
x x x
Как плачущий журавль во мраке черной ночи, — Лишь слышен крик его издалека, — Ужели так же буду плакать я, Лишь вести о тебе из стран далеких слыша И больше никогда не видя здесь тебя?
x x x
Любя тебя, Страдая безысходно, У Нарских гор Под маленькой сосной Стою, исполненная горя и тоски!
x x x
Как тает белая роса У дома моего На травах, озаренных лучом вечерним, Таю нынче я, Любя тебя любовью безрассудной!
x x x
Пока не умерла, Пока еще живу, Как я могу о милом позабыть? Пусть даже с каждым днем во много, много раз Еще умножится моя тоска!
x x x
И даже мелкий тот песок на побережье, Где много-много будешь дней идти, С моей тоскою Может ли сравниться? Ответ мне дай, страж островов морских! {77}
x x x
В непрочном и неверном мире Так много глаз людских везде, И потому тоскую о тебе, Хотя живем с тобою близко, Как близки камни, что мостком лежат в воде.
x x x
Да, от любви ведь тоже умирают люди! Река, вода которой не видна, Течет глубоко под землею, — так и я, Невидимо для всех людей на свете Я таю с каждым месяцем и днем…
x x x
Из-за тебя, Кого я видела так мало, Вдали, как утренний туман, Я жизнь отдать и умереть готова, Любя тебя, тоскуя о тебе!
x x x
В море, в Исэ, страх внушают могучие волны, Что с шумом несутся К скалистым своим берегам… Человека, который внушает мне трепет, Продолжаю любить до сих пор!
x x x
И в сердце даже Я не думала, любимый, Что будет так мучительна тоска, Хотя ни горы, ни река Не разлучают нас с тобою…
x x x
Лишь только наступает вечер, Растет и множится в душе моей тоска, И кажется, что ты, с кем раньше я встречалась, Мне шепчешь нежные слова И все стоишь передо мною!..
x x x
Когда б случалось так, Чтоб умирали люди Из-за тоски, что принесла любовь, О, тысячу бы раз тогда, наверно, Я умирала б вновь и вновь!
x x x
Во сне я нынче увидала, Что бранный меч Держу я при себе {78}, О, что же та примета означала? — С тобой увидимся, мой друг!
x x x
Когда бы у богов и неба и земли Вдруг справедливости не стало, — О, только бы тогда Мне умереть пристало, Не встретившись, любимый друг, с тобой!
x x x
И я люблю, и ты не забывай! Как ветер, дуюший все время в бухте этой, — Нет ни минуты, чтобы дуть он перестал, — Вот так и ты, чтоб ни одной минуты Ты обо мне не забывал!
x x x
Хоть и звучит здесь колокол вечерний, Что говорит всем людям: «Спать пора!» — Но о тебе тоскою я полна, И потому забыться сном не в силах!…
x x x
Любить того, Кто вас не любит, — И пользы нет, и нету смысла, Как кланяться чертям голодным {79}, В буддийский храм придя молиться!
x x x
И в сердце даже Думы не имела О том, что вновь вернешься ты туда, В селенье старое, Где раньше я жила!
x x x
О, если б только ты здесь находился рядом, — Пусть даже я не видела б тебя, — Но слишком далеко Теперь ты от меня {80}, И потому я оставаться здесь не в силах…
Две песни, сложенные в ответ Отомо Якамоти
Не оттого ль, что думаю всегда О том, что вряд ли вновь мы встретимся с тобою, Вся грудь моя Так сильно в эти дни Наполнена тоскою безысходной!
x x x
И дальше мы с тобой Должны молчать, Зачем же вновь Мы начали встречаться? Ведь все равно ничем не кончится любовь.
ЯМАБЭ АКАХИТО
Ода, воспевающая гору Фудзи …Лишь только небо и земля Разверзлись, — в тот же миг, Как отраженье божества, Величественна, велика, В стране Суруга поднялась Высокая вершина Фудзи! И вот, когда я поднял взор К далеким небесам, Она, сверкая белизной, Предстала в вышине. И солнца полуденный луч Вдруг потерял свой блеск, И ночью яркий свет луны Сиять нам перестал. И только плыли облака В великой тишине, И, забывая счет времен, Снег падал с вышины. Из уст в уста пойдет рассказ О красоте твоей, Из уст в уста, из века в век, Высокая вершина Фудзи!
Каэси-ута
Когда из бухты Таго на простор Я выйду и взгляну перед собой, — Сверкая белизной, Предстанет в вышине Вершина Фудзи в ослепительном снегу!
Песня, сложенная при посещении долины Касуга
О весенний яркий день! В Касуга — долине гор, Гор Микаса, что взнесли Гордую корону ввысь, Как над троном у царей! По утрам среди вершин Там клубятся облака, Птицы каодори там Распевают без конца. И как эти облака, Мечется моя душа, И как птицы те, поет Одинокая любовь. В час дневной — За днями дни, В час ночной — За ночью ночь, Встану я или ложусь — Все томит меня тоска Из-за той, что никогда Не встречается со мной!
Каэси-ута
Как корона над троном, Эти горы Микаса, И как птицы там плачут, Смолкнут, вновь зарыдают, — Так любовь моя ныне не знает покоя.
Песня, воспевающая пруд возле дома покойного первого министра Фудзивара Фубито
С далеких, далеких времен Сохранилась престарая эта плотина. Много лет ей минуло, И берег пруда Сплошь покрылся густою болотною тиной… {81}
x x x
Я в весеннее поле пошел за цветами, Мне хотелось собрать там фиалок душистых, И поля Показались так дороги сердцу, Что всю ночь там провел средь цветов до рассвета!
x x x
Когда бы вишен дивные цветы Средь распростертых гор всегда благоухали День изо дня, Такой большой любви, Такой тоски, наверно, мы не знали!
x x x
Я не могу найти цветов расцветшей сливы, Что другу показать хотела я: Здесь выпал снег, — И я узнать не в силах, Где сливы цвет, где снега белизна?
x x x
Ах, завтра хотелось пойти мне в поля, Чтобы свежие, вешние травы собрать, Но в полях огороженных быть мне нельзя; И вчера, и сегодня Там падает снег…
x x x
Когда ты любила, На память об этом Цветы нежных фудзи, что льются волною {82}, Ты тогда посадила у нашего дома, И теперь, посмотри, они полны расцвета!
ПЕСНИ-ПОСЛАНИЯ
КОТОРЫМИ ОБМЕНИВАЛИСЬ В РАЗЛУКЕ НАКАТОМИ ЯКАМОРИ, НАХОДИВШИЙСЯ В ИЗГНАНИИ. И ЕГО ВОЗЛЮБЛЕННАЯ САНО ОТОГАМИ
Четыре песни Сано Отогами, сложенные при расставании
x x x
О тебе, что должен проходить Трудные пути Средь распростертых гор, Сердце тяжкой думою полно, И душе покоя не найти!..
x x x
Пусть с небес сошел бы вдруг огонь И разрушил бы навек и сжег дотла Все далекие и трудные пути, По которым нужно Странствовать тебе!
x x x
Когда будешь уходить, Любимый мой, Помаши мне белотканым рукавом! Не спуская глаз я буду вдаль смотреть, Думая с любовью о тебе!
x x x
Ах, теперь еще полна любви к тебе, А откроется лишь ларчик дорогой И придет рассвет, Что делать мне тогда? Я не знаю, как мне дальше жить…
Песни Накатами Якамори, сложенные в пути
x x x
Я еще не стал Ни прахом, ни землей, А из-за меня Ты уже в волненье и тоске. Вот она — печаль возлюбленной моей!
x x x
Как желанна ты! — Все думаю теперь О тебе, любимой нежно мной, Верно, оттого и тяжек мне Мой напрасный, одинокий путь!
x x x
Зная, что бедою это нам грозит, О тебе все время я молчал, Но когда достиг путей в страну Коси И поднес дары священные богам {83}, Имя дорогое я назвал! {84}
Песни Накатоми Якамори, сложенные в изгнании
x x x
Весь я в думах и заботах о тебе, О, когда бы встретиться с тобой Хоть на краткий миг, — Ведь без твоих очей Вряд ли я смогу на свете жить!
x x x
Горы дальние, Заставы миновал, Прежде чем явился я сюда… О тоска, когда не можешь больше Встретиться с любимой никогда!..
x x x
Без тоски, без думы о тебе, В самом деле, я могу ли жить? Даже и во сне, Когда ночами сплю, Постоянно грезишься ты мне…
x x x
О, не думай, милая моя, — Если я далек, то не могу любить, — Даже день один, одну лишь только ночь Я без думы о тебе Не в силах жить!
x x x
Хуже всех людей Любимая моя! Без любви хочу на свете жить! А она все мучает меня, Заставляя вечно тосковать о ней!
x x x
Потому ль, что, тоскуя, ложусь я на ложе Ночью черной, как черные ягоды тута, Каждый раз, Ни одной не забыв меня ночью, Постоянно являешься ты в сновиденьях!..
x x x
Если б мог заранее я знать, Что такие муки Ждут меня, Должен был бы я на свете жить, Не встречаясь с милою моей!
x x x
О, если только нет совсем богов На небе и земле, О, только лишь тогда Мне будет суждено судьбою умереть, Не встретившись с тобой, любимая моя!
x x x
Лишь бы только жизнь Нам сохранить, Будем живы — будет счастье и любовь. Ах, не может так на свете быть, Чтобы после нам не встретиться с тобой!
x x x
Неизвестен мне счастливый день — День, когда мы встретимся опять, В вечной тьме живу, — О, до какого дня Буду я томиться по тебе?
x x x
Говорить о странствии, увы, Только на словах это легко, А вот мне В тоске и думах о тебе Тяжко так, что погибаю я…
x x x
Милую мою Всей душою горячо люблю. Даже этой жизни краткий миг, Что сверкает яшмой дорогой, Потерять из-за тебя не жаль!
Песни Само Отогами
x x x
Если будем живы мы с тобой, Значит, встречи нам не миновать! Ах, из-за меня Не горюй так сильно, милый мой, — Лишь бы только довелось дожить!
x x x
На полях сажают люди рис, Ты же поля своего не засадил И покинул нынче край родной. Ах, оставшись без тебя одна, Что я буду делать, как мне быть?
x x x
Не спуская взора с зелени сосны {85}, Что растет у дома моего, Буду ждать тебя, Скорей ко мне вернись, О, пока не умерла я от тоски!
x x x
Ведь недаром люди говорят — Плохо жить всегда в стране чужой, О, скорей, скорей Вернись ко мне! Ах, пока не умерла я от тоски!
x x x
Жить заставляли тебя В стране чужой, До каких же это пор, скажи, Буду жить, тоскуя, без тебя? Эти сроки неизвестны мне!..
x x x
До пределов крайних Неба и земли, Верно, не найти на свете никогда Человека, чтобы мог любить Так, как я люблю, любимый мой!
x x x
В дни весенние Так грустно на душе, А оставшись без тебя одна И тоскуя постоянно по тебе, Разве я смогу на свете жить?
Песни Накатоми Якамори
x x x
О, когда бы только мог Без помех кукушкой пролетать Над заставой, выстроенной здесь, Верно, без конца бы я тогда Прилетал к возлюбленной моей!
x x x
С милою моей, Что сердцу дорога, Разлучен навеки я сейчас, Реки, горы разделяют нас, И покоя не найти душе!..
x x x
Каждый день с тобой — Лицом к лицу Все глядел, но наглядеться я не мог, А теперь давно живу без встреч, Даже месяцы проходят без тебя…
x x x
Только тело бренное мое Перешло заставу этих гор И как будто здесь живет теперь, А ведь сердце вечно близ тебя, Около возлюбленной моей!
x x x
Снова, снова плачу я, но все равно, Сколько я ни плачу, Пользы в этом нет. Много уж ночей лежу без сна, И горюю, и тоскую о тебе…
x x x
Ах, ночей, когда ложился спать, Было много, Но таких ночей, чтоб не знал тоски И спал спокойным сном, О, таких, клянусь я, не было ночей!
x x x
Как видно, в мире здесь Таков закон людей, Что нас с тобой Постигла эта кара. Увы, то семена, посеянные мной!
x x x
Гору Осака — «Заставу встреч», Там, где с милою встречаются своею, Перешел — И постоянно плачу, Но надежды больше нет на встречу нам!
x x x
Говорить о странствии, увы, Только на словах все кажется легко. Ах, о странствии мучительном моем, Где надежды нет, Как рассказать в словах?
x x x
Пусть реками и горами мы Навсегда разлучены с тобой, Пусть мы друг от друга далеки — Все равно ведь сердцем мы всегда близки, Помни это, милая моя!
x x x
Зеркало кристальной чистоты — Мой подарок, Что тебе дарил Со словами «береги и помни», — Людям не показывай другим!
Песни Сано Отогами
x x x
И вечером и утром я всегда Молитвой душу очищаю вновь, Но все равно Болит моя душа Из-за того, что велика любовь!
x x x
Эти дни, Лишь подумаю, любимый, о тебе, Сразу я полна безвыходной тоски, И лишь в голос Громко плачу я…
x x x
С тобою, с кем виделась черною ночью, Черною ночью, как ягоды тута, Когда рассвело, Я не встретилась утром, О, как же я нынче об этом жалею!
x x x
О, дождусь ли я, любимый мой, Срока, чтоб тебя идти встречать, Чтобы вновь вернулся ты ко мне, Ты, что нынче приютился на ночлег На полях далеких Адзима?
x x x
Дома люди близкие твои, Верно, сном спокойным не уснут: «Нынче, нынче ли?» — Все думают и ждут, А тебя все нет, любимый мой!..
x x x
Когда сказали мне, что человек пришел, Вернувшийся обратно в дом родимый, Услышав, Я едва не умерла, Подумав про себя: «Не ты ль пришел, любимый?»
x x x
Лучше было б вместе Мне с тобой уйти: Все равно держать один ответ. Хоть и, проводив тебя, осталась здесь, Радости мне тоже больше нет!
x x x
О, только ради тех счастливых дней, Когда придешь ты, Возвратясь домой, Я продолжаю мучиться и жить, Так не забудь об этом, милый мой!
Песни Накамоти Якамори, в которых он, воспевая цветы и птиц, выражает свою тоску
x x x
Распустившиеся пышно померанцы, Что растут у дома моего, Верно, понапрасну Будут осыпаться, Ты не полюбуешься на них…
x x x
Не хочет ли сказать кукушка мне: «Коль умирают от любви, Умри и ты!» — В часы, когда исполнен я тоски, Она вдруг начинает громко петь!
x x x
Когда в пути я думы думаю свои, Грустя, что милая отныне далека, Кукушка! Песен понапрасну ты не пой, Еще сильней от них моя тоска!
x x x
Когда, в пути далеком находясь, Я полон о возлюбленной тоски, Кукушка В том селе, где я живу, С печальным криком пролетает в вышине!
x x x
У этой птицы, Вижу, сердца нет! Кукушка, В час, когда тоски я полон, Как можешь ты еще здесь звонко петь?
Список похожих постов предоставлен вам плагином YARPP.
Автор: Наталья
В течение жизни мне довелось много учиться и постоянно работать с новой информацией. Я участвовала в экспедициях на Тюменский Север для сбора материалов по языкам народов Севера их культуре и верованиям. Так же неоднократно участвовала в научных семинарах в Новосибирске (по языкам народов Севера), Томске, Новокузнецке, Москве. Много лет занималась преподавательской и лекционной деятельностью. Переводила стихи с английского языка. Есть публикации. Прошла стажировку по латинскому языку и антиковедению при МГУ. Преподавали в Омском государственном университете. Посещала тренировки Тай Цзицюань в начале 90-х годов. в 1993-1994 годах была членом Транснациональной радикальной партии (ТРП) (The Transnational Radical Party (TRP), whose official name is Nonviolent Radical Party, Transnational and Transparty (NRPTT)).В рамках ООН, партия провела громкие сражения по нескольким вопросам: мораторий на смертной казни, а также предложение о его полной отмене, справедливое правосудие и другие. Я участвовала в сборе подписей под петициями о запрете смертной казни в России. Посмотреть все записи автора НатальяАвторНатальяОпубликованоРубрикиЯпонская поэзия
Добавить комментарий
Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *
Автор
